давно. Несколько веков.
– Ти кто? – обратилась к человеку с чемоданом и австрийской печатной машинкой в руках.
Он хотел сказать ей: «Салам», как учила его Мара, но вместо того лишь кивнул головой и поправил парик.
Старуха посмотрела на него тем удивленным взглядом, каким ночная улица разглядывает единственного пешехода.
Он удовлетворил ее любопытство отчасти: за сотню прожитых лет старуха так и не выучилась говорить по-русски. Тем не менее что-то из того, что он ей сказал, она поняла, иначе не позвала бы хозяина. (А может, в роли толмача выступил его чемодан с наклейками, сорвать которые в целях безопасности так и не удалось, или печатная машинка в черном футляре с полустертой надписью золотом – Kappell.)
– Керим, Керим, ай, Ке-р-р-им!.. – Старуха, отложив в сторону трость, уставилась в открытое окно на втором этаже.
В ответ – поскрипывающая и потрескивающая тишина.
Керим не особо спешил.
Взгляд из-под кепки такой, будто его только что оторвали от домашней бухгалтерии. Глаза непроницаемые, с какими-то красноватыми отблесками.
– Ефим? От Мары? – Вышел на веранду, заметно прихрамывая. – Ай, дорогой, поднимайся сюда, да… Зачем стоишь, э? Давай, давай, давно тебе ждали. Наверное, свою дорогу с чужой спутал. – И тут же тебе и дерг, и хлоп, и клоунское ковыляние навстречу – все Керим сделал, чтобы показать, какой чести удостоен и радости преисполнен.
А старуха:
– Ефим-Мифим, – затащила вновь прибывшего в свое дремучее, коричневато-желтое от хны и никотина царство, пригубила провалившимся ртом остатки чая из стакана грушевидной формы и давай от всей своей легковесной души колотить по шерсти, прошивать грубой нитью воздух – «шью-шью-шью»…
Он поднялся по той самой скрипучей лестнице, облюбованной кошками, стараясь не задеть ни одну из них, сначала на второй этаж – один, а на третий – уже с Керимом.
«Обычно так хромают те, у кого в ноге полно плавающих осколков, – почему-то подумал Ефим, – интересно, на какой войне побывал Керим?»
На площадке третьего этажа они повстречались с толстым человеком в такой же, как у Керима, плоской кепке, только ткань была «ёлочка». Керим поклонился толстяку с вроде обычной восточной биографией так, как если бы он был шейхом.
В ответ толстяк-шейх плюнул себе под кремовые туфли с лакированными коричневыми вставками на носках. Он прошел мимо Ефима, задев коленом футляр с печатной машинкой.
– Можно было бы и извиниться. – Ефим проводил толстяка взглядом, а потом добавил: – Наверное, ему не следовало жениться. Взял в жены иноверку и годами ругается с ней на чужом языке. А это сильно изматывает.
– Не обращай внимания, ага, – Керим направил свою палочку для ходьбы на спускающегося по лестнице толстяка, сделал: – Кх-х-х…
– Квартирант, что ли? – Керим не ответил Ефиму. – А ведет себя как пузатый безобразный бог.
