с бомбами и револьверами. Арестованы двое». На эти бомбы и револьверы, убийства и грабежи Столыпин отвечал новыми казнями, расстрелами и повешениями, и, казалось, что невозможно ни разорвать порочный круг преступлений, ни остановить жуткий «поезд» ответных репрессий…
В этих условиях революционерам, теснимым с одной стороны широкими полномочиями военно-полевых судов, работой полицейского аппарата, с другой – потерей политической поддержки парламента, ничего не оставалось, как прекратить сопротивление и либо вернуться к мирному существованию, либо отправиться в эмиграцию в расчёте на лучшие времена.
Особенно показательным в этом было положение Антонова-Овсеенко, которому в случае нового ареста после «третьеиюньского переворота» уже не приходилось рассчитывать на ходатайство своей фракции в парламенте, и он, как и многие другие, был вынужден отправиться в эмиграцию.
1.4. Между первой и второй: французская эмиграция русских социалистов
«Ну её к чёрту, эту Бельгию с её хвалёной свободой!.. Оказывается, что здесь не смей после десяти часов вечера в своей же комнате ни ходить в сапогах, ни петь, ни кричать», – процитировал воспоминания об эмиграции большевика А. С. Шаповалова писатель Илья Эренбург в документальном романе «Люди, годы, жизнь»[15]. «Мне довелось повидать различные эмиграции – левые и правые, богатые и нищие, уверенные в себе и растерянные; видел я и русских, и немцев, и испанцев, и французов, – писал также об этом предвоенном периоде жизни русских “политических” Эренбург. – Одни эмигранты вздыхали о прошлом, другие жили будущим. Но есть нечто общее между эмигрантами различных толков, различных национальностей, различных эпох: отталкивание от чужбины, где они очутились не по своей воле, обострённая тоска по родине, потребность жить в тесном кругу соотечественников и вытекающие отсюда неизбежные распри». Главное, что явилось для многих сюрпризом в той же «свободолюбивой» Франции, это готовность демократического будто бы государства к репрессиям против инакомыслия.
Выдающийся и несправедливо забытый поэт Марк Талов так описывал в стихах это эмигрантское ощущение:
Свобода, Равенство и Братство.
Девиз? Ну что же, он по мне!
Вот в чём, однако, святотатство:
Начертан он и на стене
Тюрьмы «Сантэ», где и поныне
Укоротят по плечи рост —
И не мигнёшь! – на гильотине.
Кровь смоют, снова чист помост…
Задолго до этого Герцен, описывая эмиграцию в Лондоне, говорил, что «француз не может примириться с “рабством”, по которому трактиры заперты в воскресенье. / …Иногда я ходил на доклады, их называли “рефератами”. Мы собирались в большом зале на авеню де Шуази; зал был похож на сарай; зимой его отапливали посетители. А. В. Луначарский рассказывал о скульпторе Родене. А. М. Коллонтай обличала буржуазную мораль. Порой врывались анархисты,
Эренбург И. Г. Люди, годы, жизнь: Кн. 1 и 2. – М. – Советский писатель. – 1961. – 636 с.
