style="font-size:15px;"> Но он и на этот раз уклонился от прямого ответа:
– Всё бы тебе знать. Знаешь поговорку: много будешь знать, скоро состаришься? Бежим!
– Нет, погоди. Ответь сначала. Почему?
Ну что он ей мог ответить? Что такая она красивая? Так это было неправда. Что у неё потрясающей синевы глаза? И что? И вообще, что бы он ни сказал, всё было бы ложью, прозвучало фальшиво, вычурно, курам на смех. Однако же надо было что-то ответить, и он сказал:
– Я тебе потом скажу. Бежим!
И они опять побежали наперегонки и бежали до тех пор, пока она первая не задохнулась.
– Всё… не могу больше… я, наверное, сейчас… упаду… ой… – насилу переводя дыхание, сгибаясь в поясе, говорила она.
И всё-таки, несмотря на такие длительные перебежки, они не преодолели и половины пути. Даже до конца Горбатовки не дотянули. А предстояло ещё миновать железную дорогу и через всё Доскино, или, как его называли, посёлок, тащиться чуть не на самую крайнюю линию, как именовались параллельные улицы.
Дальше шли быстрым шагом, точнее, она – быстрым, а он – обычным. И когда наконец пришли и встали у закрытой калитки, он спросил, глянув на тёмные окна:
– Спят?
– Да. Папе завтра вставать рано. Машинист. На товарняках ходит. И вообще они рано ложатся. Да и после Нового года.
– Как же ты домой попадёшь?
– У меня ключ есть.
– А нельзя где-нибудь там, в тепле, тихонько посидеть, а то этак мы быстро околеем?
– Дома? Не-эт… – и вдруг как-то по-особенному, или это только показалось ему, предложила: – А вот в бане… Идём? Папа с утра топил. Он всегда перед поездкой моется. Может, не выстыла ещё. Идём?
И, взяв его за руку, потащила за собой. В голове у него сразу завертелось:
«Так она это что, сама предлагает?»
В бане действительно было тепло. Даже очень. Чтобы не упариться, они сняли верхнюю одежду, шапки и положили на верхнюю полку.
– Не будем включать свет, – сказала она почему-то шёпотом и села на нижнюю полку.
Так же тихо, дрожа от волнения, он отозвался в темноте:
– Да.
Пристроился рядом, обнял её. Хотел поцеловать. Но из-за её маленького росточка это оказалось неудобно. И тогда он пересадил её к себе на колени. Она сама обняла его за шею, когда он переносил её.
Она почти не сопротивлялась, когда он, продолжая целовать, опустился с ней на пол, и это только укрепило его в мысли, что она такая же, как и все.
Когда же всё произошло и он, обо всём догадавшись, хотел спросить:
– Так ты…
Она зажала ему рот маленькой ладошкой. А когда он убрал и хотел спросить:
– Почему же не…
Она другой ладонью зажала ему рот и сдавленно прошептала:
– Ничего не говори.
Он поднялся, сказал, чтобы она сняла юбку. Она сняла и, согнув ноги в коленях, села на полу. Он достал с верхней полки таз, налил ковшом из бака тёплой воды, застирал испачканное место. Отжал и, чтобы поскорее высохло, повесил
