style="font-size:15px;"> У Карлы не получалось обойти стороной все лужи на тропинке, чтобы не угодить при этом в мокрую высокую траву на обочине, где к тому же разрослась и недавно зацвела дикая морковь. Но в воздухе было тепло, и Карла не замерзла, хотя и вымокла до нитки, словно от собственного пота или от слез, которые бежали по лицу вместе со струйками дождя. Рыдания постепенно утихли. Вытереть нос было нечем – бумажное полотенце давно размокло, – но она наклонилась вперед и с силой высморкалась в лужу.
Подняв голову, Карла сумела издать протяжный, переливчатый свист, которым подзывала (как, между прочим, и Кларк) Флору. Выждала пару минут, потом стала звать Флору по имени. Раз за разом: свист – кличка, свист – кличка.
Флора не отзывалась.
Впрочем, это даже приносило некое облегчение: терпеть приходилось только одну боль – потерю (возможно, даже безвозвратную) Флоры, вместо того чтобы терзаться еще и от этой заварухи с миссис Джеймисон, и от переменчивых мучений с Кларком. По крайней мере, Флора исчезла не по вине Карлы.
По возвращении Сильвия не знала, чем себя занять: разве что окна распахнуть. И предаться мыслям – с такой пылкостью, которая повергла ее в отчаяние, но не удивила – о том, когда же она наконец увидит Карлу.
Никаких примет болезни в доме не осталось. Комната, которая вначале служила супружеской спальней, а потом смертной камерой мужа, была выскоблена и прибрана, будто ничего особенного в ней никогда не происходило. В те горячечные дни между крематорием и отъездом в Грецию Карла была ей опорой. Всю одежду, которую носил Леон, и кое-что из вещей, которые он ни разу не надел, включая подарки от его сестер, вообще не распакованные, они с ней сложили на заднее сиденье машины и отвезли в благотворительный магазин. Таблетки, бритвенные принадлежности, жестянки с питательной смесью, которая поддерживала в нем последние силы, коробки некогда любимого им кунжутного печенья, пластиковые флаконы лосьона от пролежней, подкладные овечьи шкуры – все это было свалено в мешки для мусора, и Карла не задала ни единого вопроса. Ни разу не сказала: «Может, это кому-нибудь пригодится», не ткнула пальцем в непочатые коробки и жестянки. А когда у Сильвии вырвалось: «Напрасно я отвезла эту одежду в город. Надо было сунуть в мусоросжигатель», Карла не выказала никакого удивления.
Они почистили духовку, отдраили кухонные шкафы, вымыли стены и окна. Как-то раз Сильвия, устроившись в гостиной, читала письма-соболезнования, приходившие нескончаемым потоком. (Ни архива, ни записных книжек ей разбирать не пришлось, хотя после смерти писателя это обычное дело; незаконченных произведений и рукописных черновиков просто не осталось. За несколько месяцев до своей кончины муж сказал ей, что все похерил. Без малейшего сожаления.)
Южная, наклонная стена дома сплошь состояла из больших окон. Сильвия подняла глаза: ее удивил водянистый солнечный свет, пробившийся сквозь тучи; а может, ее удивило видение Карлы, которая босиком, с обнаженными руками балансировала снаружи
