случилось, принцесса? – гортанный приятный голос раздался у неё над ухом, коверкая и без того неуклюжий сонский язык. Он раздражал, и принцесса, не раздумывая, влепила пощечину прежде, чем как следует рассмотрела лицо, полускрытое тьмой. Шут, задумчиво потерев побитое место, залитое краской, пожал плечами.
– А много ли потеряет свет, если приезжий завтра вздернет тебя на башне?
Лицо Тийны под темной вуалью вспыхнуло багровым румянцем, она яростно сжала кулаки:
– Молчи, раб! В моей воле приказать отрубить тебе голову!
– Но не в твоей воле исполнить это, – лениво бросил он в злобные глаза. – Я хотел лишь узнать, не могу ли я чем помочь, но ты предпочитаешь пить яд обиды одна, как я вижу… Ну так пей, скорпион, пей до дна! Но, говорят, и эти твари издыхают, отравившись…
Он бесцеремонно оттолкнул её и сбежал вниз по лестнице. Тийна яростно вырвала шлейф из рук карлика и, ворвавшись в свою комнату, громко хлопнула дверью.
Верхом роскоши была комната принцессы, верхом роскоши и богатства; что стоили ковры по сравнению со стенами, на которых висели – на стенах с сохранившимися золотыми ликами богов с жемчужными глазами и губами; что стоили изысканные меха по сравнению с полом, на котором лежали – с полом, покрытом бронзовыми пластинами, украшенными диковинными узорами и старинными священными письменами? Что стоили жаровни из золота и курильницы, украшенные крупными рубинами, по сравнению с благовониями, что жглись в них? И что стоили все эти золотые и серебряные украшения, подмигивающие разноцветными глазками драгоценных каменьев из причудливо изогнутых завитушек – все эти тяжелые серьги в виде чешуйчатых ящериц с изумрудами вместо глаз и подвесками, свешивающимися из пасти на золотой цепочке, все диадемы и венцы, блистающие чистейшей воды бриллиантами, все вензеля, причудливо переплетенные, в которые вкраплены были янтарь и прозрачные изумруды, эти бесценные коралловые, рубиновые, жемчужные и янтарные бусы, грудами лежащие на дорогих подносах, браслеты – широкие, массивные обручи и тонкие, легкие стопки звенящих колец, скрепленные легкой цепочкой, – что стоили они в сравнении с ларцами, в которых лежали, с ларцами, выточенными из цельных кусков чистейшего горного хрусталя, с прожилками золота?
Но даже это великолепие не могло зажечь улыбки на лице Тийны; и не хватило бы богатства всей страны, чтоб оплатить её радости. А потому, сорвав покрывало, принцесса ринулась к зеркалу и со слезами на глазах смотрела на себя в ярком свете факелов по бокам от темной резной рамы.
Левую щеку красавицы Тийны искорежил жуткий багровый шрам. Мерзкий и рваный, неровный, отчего щека стянулась и перекосилась; и это зрелище наводило смертную тоску на принцессу.
Этим шрамом наградил её когда-то давно Дракон, тот, которого отец её жег в подвале. Неизвестно, как дознались Драконьи приемыши о том, где он, но они дознались, и выпустили его. И он улетел (Но обещал вернуться. Милый, милый…). И вернулся – да не один, с войсками, и пожег их с отцом замок. А
