rel="nofollow" href="#n_6" type="note">[6] они гремели, как гром. А потом мужчины вытянулись в струнку, расправив плечи, с горящими глазами, гордые и страшные. Женщины не отставали от них, словно оперные монахини, славящие оперного бога. Только Маргарет и молодой мужчина с золотистыми глазами молчали, когда от завершающей строки Marschienren mit uns in ihrem Geiste mit[7] едва не рухнул потолок.
Маргарет заплакала, молча, бессильно, коря себя за мягкость, не решаясь вырваться из объятий Фредерика, и в этот момент по всему городку в морозном ночном воздухе зазвенели церковные колокола.
Старик Лангерман поднял кружку. Красный как свекла, с катящимися по лысине каплями пота, он сверкал глазами так же, наверное, как в 1915 году, когда только что прибыл на Западный фронт.
– За фюрера! – В голосе Лангермана звучал благоговейный трепет.
– За фюрера! – Кружки взлетели вверх, все жадно выпили.
– С Новым годом! С Новым годом! Господь, благослови этот год!
Патриотические чары рухнули, гости смеялись, хлопали друг друга по плечам, целовались, такие уютные, домашние, мирные.
Фредерик развернул Маргарет лицом к себе и попытался поцеловать, но ей удалось уклониться. Слезы перешли в рыдания, она вырвалась и убежала в свою комнату наверху.
– Американские девушки, – донесся до нее голос Фредерика, потом его смех. – Они думают, что умеют пить!
Слезы высохли. Бессилие осталось. Вкупе с осознанием того, что вела она себя глупо. Маргарет пыталась игнорировать и первое, и второе, пока чистила зубы, расчесывала волосы и промывала холодной водой покрасневшие глаза: незачем Иосифу знать, что накануне вечером она плакала.
Маргарет разделась в чистенькой комнатке с выбеленными стенами и коричневым деревянным распятием над кроватью. Выключила свет, открыла окно и забралась в большую кровать. А комнату заполнили ветер и лунный свет, слетевшие с высоких, запорошенных снегом гор. Пару раз по ее телу пробежала дрожь от холодных простыней, но мгновение спустя она уже согрелась под пуховым одеялом, на мягчайшей перине. Свежевыстиранное белье пахло точь-в-точь как в доме бабушки, белые тюлевые занавески чуть шуршали, касаясь подоконника. Аккордеонист играл внизу что-то грустное, осеннее, о любви и близкой разлуке, звуки музыки едва долетали до ее комнаты. Вскоре Маргарет заснула, и лицо ее во сне было серьезным и умиротворенным, детским и беззащитным.
Такое снилось ей часто. Пальцы, поглаживающие кожу, темное тело, лежащее рядом, чье-то дыхание у щеки, крепкие руки, сжимающие…
И тут Маргарет проснулась.
– Тихо, – произнес мужчина по-немецки. – Я не причиню тебе вреда.
Он пил бренди, невольно подумала Маргарет. От него пахнет бренди.
На какое-то мгновение она замерла, всматриваясь в глаза мужчины, маленькие блестки в глубине черных глазниц. Его опытная рука прошлась по животу, соскользнула ниже, на ногу. Он не разделся, и грубая, жесткая материя царапала кожу. Рывком Маргарет отпрянула
«…идем мы в едином строю» (
