Василий Варга
1
Маленький Володя, будущий прокурор Москвы, воспитывался у тетки Прасковьи, родной сестры отца. По доносу соседа отца забрали работники НКВД в 1952 году незадолго до смерти вождя народов Иосифа Джугашвили.
Мать Володи постигла та же участь. Ей сохранили жизнь, но послали на перевоспитание в духе преданности великому учению, на испытательный полигон ядерного оружия. На полигоне было пятьсот женщин и пятьсот мужчин – женихи и невесты. Им после окончания смены разрешалось проводить время вместе, поощрялось зачатие и возможное деторождение. Ученые пытались выяснить, как влияет радиация на потомство и будет ли вообще продолжение человеческого рода после всемирной ядерной войны. В загнивающих странах такое испытание проводилось на собаках, крысах, на мышах, а в советском союзе на людях, на человеческом материале согласно указанию вождя народов. После очередного взрыва атомной бомбы в Семипалатинске в учебных целях, им, как подопытным кроликам, разрешали абсолютно все. Хорошо покормили, дали по стакану вина и разместили попарно на нарах. Ангелина, мать Володи, после близости с одним крепким сибиряком, как будто зачала и должна была родить малыша, да вот беда: начала слабеть, и эта слабость набирала обороты, мешок с цементом уже не могла поднять, а затем и вовсе слегла, а через три месяца отдала богу душу, и была похоронена в общей безымянной могиле.
Мальчику исполнилось всего три года, и отца с матерью он помнил очень смутно, как неяркий сон, но все же задавал тетке, а звал он ее матерью, один и тот же вопрос: а где папа?
Прасковья Ивановна произносила дежурную фразу:
– В командировке, дитя мое, – и отворачивалась к окну. Что-то сжимало ей горло, давило на ушные раковины, прокалывало мышцы щек, сотрясало губы, увеличивая количество морщин. Кончиком выгоревшего на солнце платка вытирала слезы, а они текли снова и снова; когда лицо высыхало, звала его к себе, поднимала на руки и сильно прижимала головку к своей груди.
– А когда я вырасту, я тоже буду в командировке? – не унимался Володя.
– Дай Бог тебе вырасти – сам дорогу найдешь, хоть она и трудная будет, ибо нет пощады детям врагов народа. А от такой командировки, как у папы, храни тебя Господь Бог.
– Тогда не поеду в командировку, всегда буду рядом с тобой, мама.
В сельской школе мальчик учился на круглые пятерки, и как бы учителя ни усложняли вопросы, он отвечал четко и правильно, да еще сам тянул руку, просился к доске.
И вот как гром среди ясного неба, прогремели слова Хрущева на двадцатом съезде партии о культе личности и о беспощадных сталинских репрессиях. Тысячи безвинных людей, томящиеся в ленинско-сталинских концлагерях, (ячейках коммунизма) стали возвращаться к родным очагам, а отец Володи не вернулся: кости его, видимо, давно гнили в далекой сибирской тайге. Родной матери тоже не суждено было увидеть землю, на которой она родилась и выросла.
Володя тяжело переживал, но отношение к нему со стороны учителей резко изменилось. Да и власти стали теплее относиться к семьям врагов народа.
Окончив среднюю школу с золотой медалью в городе Ровно, он подался в Харьков, где был принят в юридический институт. Ему, как круглому сироте, лишенному отца и матери по вине родной советской власти, выделили койко-место в общежитии и назначили стипендию в размере 18 рублей в месяц.
Его однокурсники, в основном выходцы из восточных областей Украины – Харьковской, Донецкой, Запорожской и Днепропетровской называли бандером, западником, чьи взгляды не соответствуют духу времени. Западники это люди второго сорта, они никогда не симпатизировали советской власти и вообще ориентация у них…, какая же у них ориентация? На этот вопрос никто ответить не мог, да и не пытался: если в газетах написано об этой ориентации, значит, это так и есть.
– Ты неправильно выговариваешь букву «г», – сказал ему Толя Яковенко, с которым Володя сидел за одной партой. – И вообще акцент у тебя сугубо западный, а значит, бандерский. Так ты хороший парень, скромный, вежливый, но бандер. А бандер – это бандер, сам понимаешь. Но я хочу тебе помочь. В свободное время ты будешь мне читать «Исторический материализм» вслух. А я стану делать тебе замечания, поправлять. Букву «г» надо выговаривать твердо, а не мягко, как это делаешь ты. И вообще надо прощаться с украинским языком: на украинском говорят только в деревне. Хочешь слыть деревенщиной, балакай на родной мове. Я лично от этого давно отказался.
– Трудно отказаться от языка, который ты впитал с молоком матери. Мы же с тобой украинцы, почему мы должны отказываться от родного языка? Институт это одно дело, а здесь, в комнате, где мы проводим свободное время, где ночуем и готовимся к семинарам, почему бы нам ни общаться на родном языке?
– Ты, Дупленко,
