правда, с расширенной закуской. Обычно в «аптечку» входили чекушка водки, двухлитровая баклажка пива и пачка сигарет.
– Пивас, пивас с утра меня сегодня спас, – пропел я алкопсалом, открывая баклажку.
– Спас на крови?
– Не. Бескровно, – улыбнулся я в ответ. Я присосался к горлышку и не отрывался, пока хватило дыхания. Лёшик смотрел на меня с умилением.
– Ну как здоровьице? – мурлыкнул он.
– Иду на поправку, – довольно резюмировал я. Я и правда чувствовал себя значительно лучше, хотя в животе чтото предательски булькало. И тут я почувствовал резкий позыв. Меня скрутило, как никогда в жизни, и я, недолго думая, прыгнул за лавку и снял штаны. И тут из меня понеслось, как из рога изобилия. Эйяфьядлайёкюдль – исландский вулкан – просто отдыхает!
– Ой, ёптыть! – заорал Лёшик, который не сразу сориентировался в ситуации, а когда увидел, что я творю, сгреб всё, что стояло на лавочке, и опрометью бросился прочь. Но не далеко. Он пересел на лавочку напротив и как ни в чём не бывало прикурил сигарету и сжевал бутербродик. Я закончил своё «грязное» дело и, почувствовав реальное облегчение, направился к лавочке, на которой восседал горный король. Я даже стал чтото насвистывать, чтото из классики, помоему, как раз, кажется, «в пещере горного короля» Грига. И тут меня, как громом, поразила мысль, о… – Где же это я, точнее мы? Вокруг был какойто сквер; всё, как обычно, деревья, лавочки, дорожки грунтовые.…
– Чувак, а мы где вааще? – беззаботно, потому как чувствовал я себя уже хорошо и, по сути, мне были и не так и важны мои географические координаты, спросил я и добавил жизнерадостным голосом: – Давай заодно и беленькой выпьем. – Лёшик дождался, пока я разолью водочку по стаканчикам и кивком головы предложил выпить. Мы, конечно же, выпили.
– Ты серьёзно?! – строго спросил он. – Ну типа, «где мы» и так далее?
– Ну да. А что, это секретная информация.
– Ты гонишь, шоль, я не пойму.
– Чё ты жути, жутито нагоняешь, сказать просто нельзя, что ли? – немного рассердился я.
Бывало такое за Лёшиком, уж очень он любит длинные предисловия и прелюдии.
– Бля! Да мы в Питере, чувак! Только не говори, что не помнишь ничего. Ни Арбат, ни Люблинки, ни истерику Бэллы по поводу её сисек, которую, кстати, ты и спровоцировал, ни десантников в поезде и того, как ты у них скурил всю траву, а потом блевал в тамбуре, ни как мы орали песни про десантуру…– он всё говорил и говорил, а мне в это время в мозг поступали болезненные импульсы, которые реанимировали в памяти демонические образы. Я с каждым его словом всё больше погружался в мучительные воспоминания вчерашнего вечера и последовавшей за ним ночи; они открывались перед моим внутренним взором чудовищной силы сполохами и заставляли содрогаться всё больше и больше. К концу рассказа Лёшика я почти что бился в конвульсиях и уже плохо понимал, что он говорит.
– …А ты
