да добра наживать. Удача ему в руки попёрла, будто судьбу чем подмазал, дом новый поставил, большим человеком стал. Молва пошла: породнился Содко с самим водным царём, оттого и счастье ему идёт. Брехали, конечно, но когда родился Савелий, у ворот купеческого двора много народу столпилось – всё хотели высмотреть, будет у младенца рыбий хвост иль нет. Хвоста не углядели, но и так повязан был отныне Савка с морским царём накрепко – бояре ещё сомневались, посмеивались в бороды, а смерды крепко уяснили, что живёт в этом доме отрасль владыки морских глубин, её не задирай, себе же хуже будет. Так прочно сплетня эта в умах угнездилась, что иные попы не хотели Содка Сытинича и в церковь пускать – мол, неча скверну наводить на святые образа. Едва-едва покрестить сумели младенца, все попы как один шарахались, осеняли себя знамением, шептали молитвы небесным заступникам, чтоб не пришлось давать имя проклятому семени. Говорят, Содко самому владыке в ноги кидался, чтоб вразумил пастырей, выбил дурь из голов. Да ещё небось и посулами взял – неспроста вскорости после того каменную церковь отгрохал. Виданое ли дело, чтоб купчина самолично храмину возвёл! А Содко возвёл – своим коштом, ни у кого не занимал. Было чем гордиться Савелию Содковичу: и морской царь ему в предках, и храмина через него в Людином конце вознеслась. Вот и кочевряжился теперь перед ратниками, вышагивал аки гусь – дескать, помните своё место, смерды. И ничего тут не поделаешь: отпрыск божества – сам как бог, неподступен и горд. Так думает чадь, простые вои. Приходилось с этим считаться.
Но гнев сильнее осторожности. Как узрел воевода Савку, взбеленился. Спросил недобро:
– Ты-то здесь за каким лешим?
– Дак послали спросить, не надо ли чего? – беззаботно откликнулся Савка. – Заждались уж.
Знал себе цену, стервец, и не хотел чиниться перед Ядреем.
– Ничего нам не надо, – ответил воевода. – Вертайся и скажи, чтоб с судов не сходили.
– Волнуются ребята-то. Говорят, без них хотите дела свои обстряпать.
– Пущай не тревожатся. Без своей доли не останутся.
– Добро, – Савка самодовольно хмыкнул и направился обратно к лодке, то и дело нагибаясь, чтобы сорвать бледно-красные шарики клюквы, серебристо отсвечивавшие среди зарослей зелёного мха.
Ожидание затягивалось. Уже начало темнеть, щёки защипало от лёгкого морозца, на мокрой земле в полумраке заискрились крошечные льдинки. Ушкуйники от маеты перерыли в капище землю, разыскивая серебро, чуть не обрушили идолов, но ничего не нашли. Наконец, озябнув, разошлись по домишкам, и скоро оттуда донеслись нестройные пьяные песни. Со стругов понемногу начали прибывать их товарищи, которым надоело сидеть без дела. Прибывали, не спросясь бояр, текли нескончаемым ручейком в оставленный павыл. Вслед за ними явилось и двое вятших – боярин Яков да всё тот же Савка. Подступили к воеводе, заломив брови, посопели, расспрашивая, что да как, потом утопали в избу попросторнее, чтоб обогреться. Забегали туда-сюда холопы с коробами да мешками, устраивая
