захочешь – быстро одолеешь, – жестко отозвался старший лейтенант. – И смотри, чтобы никто не вздумал филонить!
– Ясно.
К вечеру мы не сомневались, что предстоит наступление. Или атака. Называй, как хочешь. На передний край выползали штабники со стереотрубами, разматывали провода связисты. Рядом с нами пристроился артиллерист-корректировщик.
Вскоре прошел слух, что атака состоится на рассвете. От души немного отлегло – впереди еще одна ночь. Может, «катюши» подвезут, авиация ударит. Да и танков что-то пока не видно.
Я видел, как готовился к завтрашнему дню Филипп Авдеевич Черников. Переоделся в телогрейку с двумя подсумками на поясе. Гранаты лежали наготове. Из вещмешка выгрузил лишнее барахло, сложил туда боеприпасы.
Немцы догадывались и тоже нервничали. То принимались стрелять из пулеметов, то сыпали десятками мины. В тыл унесли нескольких убитых и раненых. Лейтенант Ступак подошел ко мне, отвел в сторону и, положив руку на плечо, сообщил:
– На рассвете все начнется. Я на тебя, Андрюха, надеюсь. Когда наши в атаку побегут, стреляйте по огневым точкам. Тут дзот напротив и бронеколпак. Если артиллерия промахнется, лупи по ним, не жалей патронов.
– Не пожалею, товарищ лейтенант.
– Если все нормально сложится, то медаль «За отвагу» твоя. И ребят не обижу. В атаку побежишь, когда наши к проволочным заграждениям приблизятся. Присмотрите заранее укрытия и продолжайте вести огонь с нейтралки.
– Уже присмотрели, – кивнул я.
Суматошный день и вечер пролетели быстро. Однако спокойно поспать ночью нам не дали свои же красноармейцы, которые с вечера начали перебегать к немцам. Дежурили в ту ночь все командиры рот и взводов. Позже я узнал, что такое заграждение практиковалось перед каждой атакой.
У некоторых красноармейцев не выдерживали нервы, зная, как бездумно, в лоб, гонят роты в лобовые атаки. Будучи уверены, что завтра они неизбежно погибнут, принимали решение – лучше уж сдаться германцу. По крайней мере, в живых останешься. Бежали чаще парами или поодиночке, держа перед собой листовки – пропуска. Перебежчики боялись и немцев, и наших. Помню, кричали: «Сталин капут! Сдаемся», – и даже выучили немецкую фразу «них шиссен» (не стреляйте).
Немцы действительно в них не стреляли, даже показывали проходы в колючей проволоке. Наши командиры чаще всего вели огонь по ногам или над головой, чтобы развернуть беглецов обратно. Но некоторые расстреливали дезертиров без всякой жалости.
Ротным и взводным командирам грозил за беглецов трибунал. Пулеметчики злились, что за их счет самые продуманные хотят отсидеться в безопасности. Играла свою роль и ненависть к предателям.
Так или иначе, в ночь перед наступлением только на участке нашего батальона перебежали трое, а еще два человека остались лежать в снегу, пробитые пулеметными очередями. Еще двое-трое бесследно исчезли, скорее всего, они дезертировали.
Много или мало, судите сами. Но для нас, бывших курсантов, эта сторона войны стала
