он поручил мне начать переписку с сестрой шаха Тахмаспа, придумать повод для первого письма и написать его.
Только твердое знание правил поведения не позволило Гюль плюхнуться на подушки от изумления. Она слишком хорошо знала, что сесть, когда стоит госпожа, категорически запрещено.
– Зейнаб, ты слышала? Я буду переписываться с сестрой шаха, как Нур-Султан, – окликнула советчицу Хасеки Султан.
Старуха покачала головой, но глаза ее довольно блестели:
– Добилась своего?
– Пока еще нет, но обязательно добьюсь.
Вот в этом ни Гюль, ни Зейнаб не сомневались…
Поздно вечером в спальне Хуррем, прижимаясь к груди Сулеймана, вдруг тихо спросила:
– Как вы заметили, что я подменила лист?
– По чернильному пятнышку. Но я не думал, что подменила ты.
– А что вы написали на том листе, который я сожгла?
Султан тихонько рассмеялся:
– Догадалась? Там были стихи о любви.
– Прочтите?
– Если вспомню.
– Значит, сочините новые… У вас получается куда лучше, чем у Хосрова Дехлеви…
– Ах ты, лиса!
Вот этого не понимал никто! Женщина на султанских малиновых матрасах и зеленых шелковых простынях нужна для услады плоти, а не бесед в ночи. В том, что услада была, сомневаться не приходилось, результаты бурных ночей появлялись на свет каждый год, а в один год даже дважды… Зачем еще и вести беседы по полночи?
Вывод был единодушным: виновата околдовавшая Повелителя Хуррем. Только ведьма могла заставить такого мужчину так потерять голову.
В тот вечер в спальне долго звучали стихи, не все они были Мухибби, то есть самого султана Сулеймана, он прекрасно знал поэзию и хорошо читал, вкладывая в написанные другими слова собственную душу. Хуррем млела.
Это ли не счастье – рядом любимый мужчина, в комнате спали дети, рожденные от него, она получила поручение, достойное не всякого визиря и которое, уж конечно, Сулейман ни за что бы не дал Махидевран… Вот если бы Махидевран с ее сыном не было рядом…
Хуррем даже испугалась собственных мыслей, но внутренне поняла, что теперь они будут приходить постоянно.
Она начала переписываться с Перихан-ханум, задумка Сулеймана удалась. От умной принцессы, тоже преследовавшей собственные цели, султан знал о положении дел у соседей иногда лучше тамошних шпионов, удивляя всех своей осведомленностью. А для Хуррем такое задание было настоящим подарком, теперь она чувствовала себя не просто Хасеки, а помощницей Повелителя, его опорой. Сбывалась мечта быть нужной не только как мать его детей, не только женщиной для ночных услад, но и как советчица, много знающая и на многое способная.
Но одного так и не смогли понять ни Сулейман, ни Хуррем.
О ней ходили дурные слухи из-за стараний освоить каллиграфию. Это нелепо, потому что красиво писать учились многие, правда, никто с таким упорством, как Хуррем. Сулейман решил продемонстрировать, как относится к стараниям Хасеки
