еврейской части города, как на них тут же набрасывались дети поселенцев, которые выкрикивали ругательства, плевались и бросали в арабов камни. Затем к детям присоединялись их матери, а отцы семейств спокойно наблюдали эту сцену из домов, в полной готовности вмешаться в случае необходимости.
Армия и полиция не вмешивались, и от этого поселенцы становились с каждым разом ещё более жестокими и наглыми. Армия и полиция вмешивались лишь в том случае, если издевательства над арабами перерастали в линч. Такое тоже случалось нередко. В этом случае солдаты и полицейские спасали несчастных от линча, но ни разу не задержали тех, кто участвовал в издевательствах и линчевании. Аргументы у полицейских были просты и убедительны.
– Как мы можем наказывать детей, если им ещё не исполнилось двенадцати лет? Ведь это же не гуманно.
Израильские законы запрещают привлекать к ответственности детей младше двенадцати лет, и поселенцы, зная об этом, науськивали на арабов своих детей, которые были младше этого возраста. Когда жертвы оказывали сопротивление, на помощь своим бесчинствующим чадам тут же выскакивали их матери, которые тоже начинали оплёвывать, пинать и кидать камни в своих жертв. Когда полицейские и солдаты пытались оттеснить женщин, то к последним на помощь выскакивали другие женщины с грудными детьми на руках. Своими младенцами они защищались от солдат как щитами. Я помнил всё это ещё со времён своей срочной службы в этом городе, когда был солдатом. Служба здесь была постоянной головной болью. Еврейская и арабская части города ассоциировались у меня тогда с запертыми в тесном помещении и притиснутыми друг к другу двумя до смерти ненавидящими друг друга людьми. С тех пор почти ничего не изменилось. Лишь центр города обезлюдел и стал похож на гетто. Я слушал Моше и думал о своём, а он между тем продолжал своё повествование.
– С Божьей помощью здесь когда-нибудь всё станет нашим! – он торжественно обвёл глазами унылые стены одноэтажных строений.
Я же, в отличие от Моше, испытывал гнетущее чувство и не понимал, как можно восторгаться смертью некогда оживлённого квартала, и почему-то снова вспомнил Помпеи. То же ощущение мёртвого города, но только ещё более усиленное чертами средневекового гетто.
– Ну, как тебе город? – торжествующе спросил Моше, глядя на меня из-под сверкающих стёкол своих очков, закончив экскурсию и свой панегирик. Наверное, он думал, что я разделю его восторги.
– Помпеи, – не удержался я и произнёс вслух то, что думал.
– Помпеи? – удивился Моше. – Какие Помпеи? Почему Помпеи?
– Да так, – ответил я. – Вот только что вернулся из Италии, всё под впечатлением…
Мой ответ явно ему не понравился. Он недоверчиво посмотрел на меня, но ничего не сказал. Расстались мы довольно холодно. В мои функции входила охрана граничащего с арабской частью города еврейского квартала. И тут я с удивлением для себя
