грустно промолвил Тимофеев. – Всех подонков не вызовешь в деканат, и абразива не напасешься. А тебе, Света, нужна в жизни опора и защита, не тюфяк вроде меня.
– Витя, пойдем на автобус, а? – жалобно попросила Света.
– Да ладно тебе, – подхватил Фомин. – Я тебя приемчику обучу – всю шпану распугаешь!
– Приемчику? – с горькой иронией переспросил Тимофеев. – Чудак ты, Коля… Ну, заходи ко мне завтра.
Поддерживаемый с одной стороны всхлипывающей Светой, а с другой – спокойным, как всегда, Фоминым, он побрел на автобусную остановку. Мысль о пережитом позоре не покидала его. Но если у слабых натур подобное потрясение со временем порождает комплекс неполноценности, то в мозгу Тимофеева оно было обречено трансформироваться в техническое решение.
Стоя перед пыльным зеркалом в своей комнатушке, Тимофеев с нескрываемым презрением изучал собственную внешность – поникшие узкие плечи, впалую грудь, тощие ноги в чересчур просторных брючинах. И, как апофеоз, – постыдная ссадина на подбородке и полоска крови на прикушенной губе.
– Жертва гиподинамии, – с отвращением произнес Тимофеев.
Он совершенно отчетливо понял, что стоит на переломном рубеже своей судьбы. Что он должен будет либо в корне перемениться, стать другим человеком, либо навсегда распроститься со Светой. Со своими хилыми бицепсами и тонким намеком на брюшной пресс он просто не в состоянии оберечь ее от всех испытаний, что заботливо готовит им на жизненном пути агрессивный двадцатый век.
Но Тимофеев столь же ясно понимал, что любит Свету и ни за что не сможет с ней разлучиться. Выход был один: стать другим… Он прикрыл глаза, чтобы не видеть отражение убогой фактуры мыслителя и закоренелого книжника, и постарался вообразить себя в спортивном зале. Вот он толкает штангу. Вот он же вдребезги крушит боксерскую грушу. Или возится на борцовском ковре… В недрах его истерзанной души взметнулся стихийный протест: Тимофеев с детства не любил тратить время на самого себя.
Необходим был мощный импульс, который подавил бы в нем врожденное отвращение к физическим нагрузкам.
В этот момент скрыто вызревавшее в его мозгу решение проблемы внезапно обрело зримые контуры. Тимофеев невнятно выкрикнул что-то вроде формулировки второго закона Ньютона на языке индейцев племени навахо и заметался по комнате в поисках материала для воплощения замысла. Его воспаленный взгляд остановился на верном верблюжьем одеяле, которое не брали ни время, ни моль…
Когда обязательный Николай Фомин переступил порог тимофеевской каморки, он застал хозяина в состоянии крайнего возбуждения.
– Николай! – провозгласил Тимофеев. – Ты нужен мне как друг.
– Приятно слышать, – отметил тот.
– Но также и как бывший морской пехотинец.
– Тесно у тебя, – сказал Фомин. – Тренировка простора требует.
– Я не о том, – отмахнулся Тимофеев. – Что бы ты сделал, если бы на тебя напал нетрезвый хулиган?
