Вот и узнали. Жизнь есть сон, – указывает она на афишу с упомянутым названием пьесы Кальдерона.
– Скорее, театр, – обернувшись впервые, мрачно поправляет ее Анна, стоящая у окна на задней площадке.
– А вот и театр, – говорит генерал. – Спасибо, что подвезли. Мне сюда.
– Вы в театр, а мы остаемся в кино.
Шкловский входит в театр, поднимается по мраморной лестнице. Идет по кулисам. На сцене его жена говорит, обращаясь к горничной:
– Употребляя слово ко-кот-ка по отношению к миссис Тизл, вы, дорогая Эмили, уподобляетесь нашему садовнику, который называет ло-па-ту лопатой. Другого слова не придумаешь, разве что «ге-тэ-ра», что придает ей нечто эллинистическое, несвойственное ее манерам обыкновенной шлюхи.
– У нас дома был обыск, – сообщает она, выходя за кулисы.
– Я знаю, – говорит генерал. – Ордер предъявили? Я имею ввиду ордер на арест.
– Дорогой, убери руку с талии нашей горничной, – высовывая голову на сцену из-за двери, говорит она партнеру. – Какой-то предъявляли, – возвращается она к мужу, – кажется – только на обыск.
– Уже лучше, хотя…
– Дорогой, – возвращается она на сцену, – я вовсе не предлагала передвинуть ее на то, что наш садовник называет задницей.
Она вновь идет за кулисы и скороговоркой сообщает:
– К тому же в нашу квартиру подселили тех, кто остались от Натансонов и семью дворника. Что будет завтра, неизвестно…
Выходя на сцену, громогласно заявляет, обернувшись к мужу:
– Если наш садовник будет избран в парламент, что скоро будет в порядке вещей, боюсь, что в дебатах с ним и ему подобными самой королеве придется называть ло-па-ту лопатой.
– Полагаю, дорогая, вам следует опасаться нечто большего, чем огрубление языка высшего общества. В скором времени нам ничего другого не останется, как самим взять в руки лопату, чтобы трудиться в саду.
– Какой ужас! – восклицает горничная.
– У-жасный век, ужасные слова!
– Алексей Николаевич, —обращается к генералу режиссер, – уймите свою жену. Она несет отсебятину.
– Уже ухожу, уже ухожу, – отмахивается Шкловский от него.
Генерал прямо в шинели входит в зал ресторана с колоннами из цветного мрамора, развесистыми люстрами, огромными окнами с муаровыми портьерами, статуями и пальмами в кадках.
– Сочувствую, – бросает генерал на ходу бронзовой статуе согбенного Сизифа, стоящего на коленях с гранитным шаром на плечах.
За ним тащится швейцар:
– Снимите шинель, товарищ генерал, хотя бы, – канючит он.
– Николай Андреевич, – трогает генерал за плечо вальяжного человека в шикарном костюме. – Можно вас на две
