просто к слову:
– Мне сейчас в штаб идти, так я хотел кое-что…
м-м-м…
– Что именно ты хочешь сообщить?
– Выходил сегодня за дровами поутру и сейчас, днем. Так скажу вот что: на дворе, кажется, потеплело…
– Конечно же! Ведь март настал, сам понимаешь.
– Потеплело. Снег еще не тает, но уже так… знаете, ваша светлость, – влагой взбух и на ноги так и налипает.
– Ну так вскоре таять начнет, а потом сойдет совсем.
– Так что же, повоюем?
– Разумеется, Кароль, разумеется. Зачем иначе было здесь, в далеком Франкфурте, зимовать?
– Ваша правда, наскучило уже!
– Не волнуйся – вскоре начнется.
– И «синие шведы» тоже будут воевать?
– Да, безусловно.
– А что же сотня наша запорожская?..
– Как же без вас, братец?! – довольно натурально изумился шевалье Орли.
Запорожец энергично тряхнул головой, от чего оселедец снова вылетел из-за уха, радостно воскликнул:
– Э-э-эх, повоюем!!!
И побежал в штаб, грохнув дверью.
А шевалье Орли поставил один из стульев как можно ближе к окну, примостился на нем, продышал в оконном стекле небольшую проталинку и стал смотреть на заснеженную улицу, медленно погружавшуюся в сумеречный мрак.
Неизвестно почему, но вдруг пожилой граф вспомнил небольшую красную розу, подаренную ему почти три десятилетия тому.
И понятное дело – милую девочку, поднесшую дар…
27 января 1730 г. от Р. Х., Париж
Париж, Париж!..
Отзывов об этом удивительном городе Григорий слышал ровно столько, скольких людей расспрашивал о столице Франции.
Но на самом деле все оказалось совершенно не так. Не то чтобы абсолютно во всем лучше или наоборот хуже…
Все было просто совсем не таким!
Конечно, Париж не похож ни на один город, где ему приходилось жить прежде. Даже если не принимать во внимание сказочно-волшебный Батурин, каким он время от времени снился Григорию, напоминавший сплошной цветочный букет Бахчисарай и совсем уж захолустно-провинциальные Бендеры… Если учитывать только лишь готически-суровый величественный Стокгольм, тихий и спокойный Лунден, нарядные немецкие Брунсвик, Гамбург, Ганновер, Дрезден, утонченную, однако вместе с тем кое в чем легкомысленную польскую Варшаву и шумный Краков…
Так вот, Париж странным образом совмещал в себе черты, присущие этим городам. Суровая готичность и величие, тишина и покой, нарядность и утонченность, легкомыслие и шумливость – непонятно, почему и каким образом, однако здесь уживалось все и одновременно.
А еще – непередаваемо-аристократический шарм, невидимый флер…
Исчерпывающе-точного значения этих французских слов Григорий прежде не понимал. Окончательно же постиг…
