себя взволнованным более сильно.
Дома на столе Клим нашел толстое письмо без марок, без адреса, с краткой на конверте надписью: «К. И. Самгину». Это брат Дмитрий извещал, что его перевели в Устюг, и просил прислать книг. Письмо было кратко и сухо, а список книг длинен и написан со скучной точностью, с подробными титулами, указанием издателей, годов и мест изданий; большинство книг на немецком языке.
«Счетовод», – неприязненно подумал Клим. Взглянув в зеркало, он тотчас погасил усмешку на своем лице. Затем нашел, что лицо унылое и похудело. Выпив стакан молока, он аккуратно разделся, лег в постель и вдруг почувствовал, что ему жалко себя. Пред глазами встала фигура «лепообразного» отрока, память подсказывала его неумелые речи.
«У меня – другое чувство».
«Может быть, и я обладаю «другим чувством», – подумал Самгин, пытаясь утешить себя. – Я – не романтик, – продолжал он, смутно чувствуя, что где-то близко тропа утешения. – Глупо обижаться на девушку за то, что она не оценила моей любви. Она нашла плохого героя для своего романа. Ничего хорошего он ей не даст. Вполне возможно, что она будет жестоко наказана за свое увлечение, и тогда я…»
Он не докончил свою мысль, почувствовав легкий приступ презрения к Лидии. Это очень утешило его. Он заснул с уверенностью, что узел, связывавший его с Лидией, развязался. Сквозь сон Клим даже подумал:
«Да – был ли мальчик-то? Может, мальчика-то и не было?»
Но уже утром он понял, что это не так. За окном великолепно сияло солнце, празднично гудели колокола, но – все это было скучно, потому что «мальчик» существовал. Это ощущалось совершенно ясно. С поражающей силой, резко освещенная солнцем, на подоконнике сидела Лидия Варавка, а он, стоя на коленях пред нею, целовал ее ноги. Какое строгое лицо было у нее тогда и как удивительно светились ее глаза! Моментами она умеет быть неотразимо красивой. Оскорбительно думать, что Диомидов…
В этих мыслях, неожиданных и обидных, он прожил до вечера, а вечером явился Макаров, расстегнутый, растрепанный, с опухшим лицом и красными глазами. Климу показалось, что даже красивые, крепкие уши Макарова стали мягкими и обвисли, точно у пуделя. Дышал он кабаком, но был трезв.
– Приехал с Кубани Володька и третьи сутки пьет, как пожарный, – рассказывал он, потирая пальцами виски, приглаживая двуцветные вихры. – Я ему сочувствовал, но – больше не могу! Вчера к нему пришел дьякон, друг его, а я сбежал. Сейчас иду туда снова, беспокоит меня Владимир, он – человек неожиданных уклонов. Хочешь – пойдем со мной? Лютов будет рад. Он тебя называет двоеточием, за которым последует неизвестно что, но – что-то оригинальное. С дьяконом познакомишься – интересный тип! А может быть, и Володьку несколько охладишь. Идем?
Климу было любопытно посмотреть, как страдает неприятный человек.
«Напьюсь, – подумал он. – Макаров скажет об этом Лидии».
Через час он шагал по блестящему полу пустой комнаты, мимо зерк�
