кричала Мария Романовна, но сквозь ее сердитый крик Клим слышал упрямый голос докторши:
– Он внушил, что закон жизни – зло.
– Довольно, Анна, – ворчал доктор, а отец начал спорить с учителем о какой-то гипотезе, о Мальтусе; Варавка встал и ушел, увлекая за собой ленту дыма сигары.
Варавка был самый интересный и понятный для Клима. Он не скрывал, что ему гораздо больше нравится играть в преферанс, чем слушать чтение. Клим чувствовал, что и отец играет в карты охотнее, чем слушает чтение, но отец никогда не сознавался в этом. Варавка умел говорить так хорошо, что слова его ложились в память, как серебряные пятачки в копилку. Когда Клим спросил его: что такое гипотеза? – он тотчас ответил:
– Это – собачка, с которой охотятся за истиной.
Он был веселее всех взрослых и всем давал смешные прозвища.
Клима посылали спать раньше, чем начиналось чтение или преферанс, но мальчик всегда упрямился, просил:
– Я посижу еще немножко, немножечко!
– Нет, – как он любит общество взрослых! – удивлялся отец. После этих слов Клим спокойно шел в свою комнату, зная, что он сделал то, чего хотел, – заставил взрослых еще раз обратить внимание на него.
Но иногда отец просил:
– А ну-ко, почитай «Размышление» от строки:
Ты, считающий жизнью завидною.
Клим протягивал правую руку в воздухе, левой держался за пояс штанов и читал, нахмурясь:
Упоение лестью бесстыдною,
Волокитство, обжорство, игру, –
Пробудись!
Варавка хохотал до слез, мать неохотно улыбалась, а Мария Романовна пророчески, вполголоса говорила ей:
– Он будет честным человеком.
Клим видел, что взрослые все выше поднимают его над другими детьми; это было приятно. Но изредка он уже чувствовал, что внимание взрослых несколько мешает ему. Бывали часы, когда он и хотел и мог играть так же самозабвенно, как вихрастый, горбоносый Борис Варавка, его сестра, как брат Дмитрий и белобрысые дочери доктора Сомова. Так же, как все они, Клим пьянел от возбуждения и терял себя в играх. Но лишь только он замечал, что кто-то из больших видит его, он тотчас трезвел из боязни, что увлечение игрою низводит его в ряд обыкновенных детей. Ему всегда казалось, что взрослые наблюдают за ним, ждут от него особенных слов и поступков.
Вместе с тем он замечал, что дети все откровеннее не любят его. Они смотрели на него с любопытством, как на чужого, и тоже, как взрослые, ожидали от него каких-то фокусов. Но его мудреные словечки и фразы возбуждали у них насмешливый холодок, недоверие к нему, а порой и враждебность. Клим догадывался, что они завидуют его славе, – славе мальчика исключительных способностей, но все-таки это обижало его, вызывая в нем то грусть, то раздражение. Ему хотелось преодолеть недружелюбие товарищей, но он пытался делать это лишь продолжая более усердно играть роль,
