спокойствия человек. В бою он всегда носит белый мундир, конь его всегда белой масти, а на голове белая фуражка. Мы прозвали его за это «белый генерал». И даже турки его звали так же. Уважали.
Граф замолчал, вспоминая один момент, очень личный, который потряс его. Когда Скобелев понял, что подкрепления ждать бесполезно, что большая часть его солдат в ближайшие часы будет уничтожена… Генерал спрыгнул с коня, медленно подошел к деревьям, немного походил среди них, будто искал что-то. Остановился около небольшой березы. Постоял немного подле нее, а потом… обнял. Он обнимал ее, как обнимают мать, зная, что никогда ее больше не увидит. Сильно, мучительно. Все это длилось мгновение. Затем он вернулся и приказал графу строить отряды. А Орлов понял, почувствовал, что генерал только что обнимал Родину, Россию, быть может прощаясь с ней… И еще отчего-то понял, что генерал почти трагически одинок.
– Генерал многому научил меня за два года, что мы были вместе. Одиночеству прежде всего…
– Одиночеству? – удивился Никольский, согласно кивая на предложение лакея подлить ему в кофе коньяка.
– Да, именно одиночеству, – подтвердил граф. – Не такому, в котором душа умирает от холода и тщетности попыток согреться чьим-то взором, прикосновением или… жалостью. Не такому.
Он бросил в тарелку скатанный за эти секунды молчания мякиш хлеба и продолжал, отломив от кусочка еще один, опять катая его между красивых, чуть нервных сейчас пальцев:
– Такому одиночеству, в котором человек становится ответственен за то, что он делает в этой жизни и как он делает. Мы, видите ли, господа, с рождения приучены на кого-то надеяться. За нами ходят мамки, няньки, слуги, гувернеры. Мы подстрахованы состоянием наших отцов и дедов. Наши судьбы решают родители, дядюшки, крестные. Дай Бог, если люди эти мудры, чтобы направить неокрепшую душу туда, куда определяет ее природная склонность. Как мне, например, выпало счастье иметь таких воспитателей. Коли нет, так идет человек по предсказанной и назначенной не им дорожке. Опять же советы, просьбы, поклоны, помощь не тех, так других. Не родных, так друзей. И слаб человек становится, бесхребетен. Слаб на принятие решений, на взятие ответственности за свои поступки, мысли. Всяко кто-то что-то посоветует, а я так и сделаю. А может, кто еще и за меня что сделает. А может, и вообще ничего делать не надо. Живет чужим умом, делает чужими руками и в гроб уходит бессовестно по отношению к жизни своей и бесследно. Большинство нас таких. А если принять веру, что ты одинок, совсем одинок. Что у тебя есть только ты и никого больше в целом мире. Только твое тело, только твой ум. И ты можешь пользоваться только ими. Воздать им должное и не губить, а тренировать. И не надеяться ни на кого, и доверять свою жизнь только самому себе. С момента, когда общество признает в тебе человека, способного силой своего воспитания и образования самому идти в жизнь, он должен признать в себе это одиночество. Как свободу, в которой волен сам принимать
