вынул первую наугад – Каштанова. Радостно прочел запись врача, дежурившего ночью: лаконичную, губительную. Были отмечены час и минуты; была расписана клиническая картина алкогольного опьянения. «Речь смазана, изо рта – запах алкоголя, критика снижена. На вопросы отвечает вызывающе и не по существу…». Очень хорошо. Вон! Прощайте, Каштанов…
Прятов полистал историю Лапина и попрощался с ним тоже.
С братьями Гавриловыми не оберешься хлопот, придется им заказывать транспорт. Но это приятные хлопоты, напоминающие свадебные приготовления.
От Хомского он теперь избавится навсегда, без права повторного поступления.
Прятов раскрыл историю Кумаронова и застыл. Записи не было. Александр Павлович пискнул:
– А почему же доктор ничего не записал?
Марта Марковна недоуменно развела руками и стала похожа на самовар.
Прятов поспешно, пока дежурный врач не ушел спать, снял трубку и набрал номер:
– Здравствуйте, это доктор Прятов… с травматологии… вы тут у нас побывали ночью… да-да, эти… согласен, совершенные уроды… а что же Кумаронов, есть тут такой… вы, наверное, забыли про него…
– Александр Павлович, – послышалось в трубке. – Я не забыл, я нарочно не стал писать. Дмитрий Дмитриевич, уходя, предупредил меня быть с этим типом покорректнее… чего и вам желаю. Скользкая рыба, опасная…
Прятова захлестнуло бешенство. Он положил трубку, схватил ручку и мстительно вкатил Кумаронову запись, пометив ее утренними часами: «Речь смазана… запах алкоголя изо рта… критика снижена». Вот так. Не вырубишь топором.
Александр Павлович вышел в коридор.
– Миша! – позвал он.
Миша, строго поглядывая на заворочавшуюся было алкогольную бабушку, явился недовольным медведем-шатуном, и Прятов повелительно сказал ему:
– Передай, Миша, Кумаронову, чтобы собирал вещи. Не фиг тут дурью маяться. И остальные пусть собирают. Пусть пакуются, мерзавцы. И проследи, чтобы не прихватили чужого-лишнего!
Это был верх высокомерия и презрения; Александр Павлович показывал, что даже не выйдет и не войдет к соблазнителям казака. Что он, дескать, посылает к ним маловажного служителя, глашатая высочайшей воли.
Поэтому Кумаронов вошел к нему сам, напоминая не то гору, не то Магомета.
– За что это меня гонят? – спросил он насмешливо.
– Закройте дверь, – молвил Прятов, не поднимая головы от бумаг, изображая занятость и досаду. Но руки у Александра Павловича тряслись, а лицо было малиновое, и это его выдавало.
7
Расправа, затеянная Прятовым, закончилась не начавшись.
– Они отказываются паковаться, – доложил Миша, посекундно сглатывая от удовольствия и предвкушения.
– Почему же это? –
