прикрывали мусорные баки инструментальных цехов, наполненные металлическою стружкою, промасленными тряпками, огрызками и обрезками металла, ржавыми запчастями неизвестных агрегатов. В углу площадки стоял старый летний нужник. Он был давно переполнен и томился в ожидании ассенизаторских машин, ещё на прошлой неделе заказанных начальством.
Пшеничникова поставили к стене. «Сейчас мы тебя будем убивать…» – буднично сказал Мокеев. Он подошёл к Василию и с треском ударил его открытой ладонью по щеке. Голова новобранца метнулась в сторону. «А теперь подставь правую! – с усмешкою добавил сержант. – Подставь, подставь, как учил тебя Христос…» Пшеничников глянул исподлобья на Мокеева, приподнял подбородок и развернулся правою щекою к своему мучителю. Сержант занёс левую ладонь и с видимым удовольствием изо всех сил ударил его по другой щеке. Лицо Василия вспыхнуло неровными багровыми пятнами.
Мокеев дал знак ефрейтору, тот подвинулся к пацану, зашёл за его спину и крепко обнял худенькую фигурку, словно любимую девушку. А сержант в это время положил свою громадную пятерню на лоб Пшеничникова и с силою, ломая слабое сопротивление его тощенькой и слабой шейки, нагнул солдатскую голову. Свободною рукою полез он ему за пазуху и выудил из недр гимнастёрки серебряное распятие на шёлковом шнурке. Пшеничников дёргал головою, пытаясь освободить стиснутый железными пальцами Мокеева лоб. Ярясь, сержант дёргал за шнурок, пытался сорвать его через упрямый подбородок. Наконец, преодолев противодействие Василия, он грубо и резко поддел распятие, – так подсекают пойманную рыбу и в восторге ведут её до жадных, трясущихся в предвкушении добычи рук… Мокеев поднял освобождённый крест и с почти плотским вожделением глянул на него. «Веди!» – сказал он ефрейтору Гогнадзе и двинулся в сторону летнего нужника. Все трое вошли в сортир и стали в преддверии ближнего очка. Пшеничникова подтолкнули ближе. Сержант торжественно поднял крест, занёс его над сортирным отверстием, подержал несколько мгновений, словно бы смакуя ситуацию, и… отпустил… Распятие медленно-медленно, словно нехотя, преодолело расстояние до очка и упало вниз, в зловонные фекальные массы…
Гогнадзе взял Пшеничникова за шиворот, развернул в сторону выхода и, размахнувшись ногою, дал сильного пинка. Василий вылетел наружу…
Тем временем подошло время присяги, и все новобранцы благополучно её приняли. Это был торжественный день, все были в приподнятом настроении, но Пшеничников скучал, киснул, смотрел хмуро и в конце концов признался Петрову: «Если б не мирное время, я не стал бы присягу принимать… Ведь прикажут убивать и я должен буду убивать… А ведь я не могу убивать…»
Вечером, перед отбоем он показал Петрову свой новый крест. Деревянный, резной, с искусно выполненным силуэтом распятого Христа – на толстой суровой нитке. «Ух, ты! – сказал Петров. – Красивый! Где взял?» – «Сам сделал, – ответил Пшеничников и достал маленький
