в голосе уточнил Сидор.
– Ясно. Ну что ж, будете все служить в одном десятке.
– Так нас же дюжина, – вновь уточнил Сидор.
Мужик стоял вытянувшись по-военному, с саблей на плече, всем своим видом давая понять, что он – бывалый ратник и службу понимает до тонкости.
– Вот и хорошо, – усмехнулся трудник. – Тем более сдюжите. А ты саблю-то где взял, боец?
– У ордынцев, вестимо.
– Когда?
– Нынче утром.
– Молодец! Будешь десятником. Как звать-то тебя, десятник?
– Сидором.
– Запиши в рать десятника Сидора и его ополченцев, – приказал трудник стоявшему за его правым плечом молоденькому послушнику с дощечкой для письма на груди, чернильницей и песочницей на поясе. Тот заскрипел гусиным пером по развернутому на дощечке объемистому свитку. – А как село ваше называется?
Но он не успел услышать ответ Сидора, а, повернув голову влево, к собору, выкрикнул громким голосом: «Рать, смирно!», – и кинулся навстречу вышедшему из распахнувшихся врат настоятелю со свитой.
Настоятель благословил всех находившихся на площади ополченцев, выслушал рапорт подбежавшего к нему трудника, произнес ласково:
– Благодарю, Степа, за усердие и старательность. Рану-то до конца залечил?
– Так точно, отче!
– Вот и слава Богу! Рад слышать, что ты здоров и бодр, и вновь готов послужить отечеству! Но поскольку здесь, как я вижу, у тебя дело уже налажено, поручи дальнейшее отцу Филарету. – Настоятель плавным жестом руки указал на того самого монаха, опоясанного саблей, который помогал формировать десятки из вновь прибывших. – А сам ступай к воротам, да смени там отца Антония, возглавь караул. Отец Антоний, как мне сообщили, уже еле на ногах держится. Неровен час, мимо него незваный гость под видом беженца в монастырь проскользнет. А ты – человек опытный. Так что ступай, сыне!
– Слушаюсь, отче, – почтительно склонился перед настоятелем Степа и, четко по-военному повернувшись через левое плечо, быстрым шагом, почти бегом направился к воротам.
Передав отцу Антонию приказ настоятеля и приняв у него караул у монастырских ворот, Степан вышел на дорогу, отойдя на несколько шагов от своих часовых и пушек. Он встал, широко расставив ноги, привычно положил ладонь на эфес висевшей у него на поясе сабли и вздохнул всей грудью. Впрочем, полный вдох у него опять не получился: застарелая боль, притаившаяся в том месте, где клинок опричника пробил ему грудь, перерубив ребра и прошив легкое, заставила его вздрогнуть всем телом и застыть на несколько мгновений с полуоткрытым ртом. Но Степа тут же пересилил эту боль, задышал осторожно, ровно и спокойно. Он уже два месяца как начал выполнять разнообразные воинские упражнения: рубил саблей и лозу, и чучело из сырой глины, колол пикой, ездил верхом, даже бился два раза на кулаках, правда, вполсилы.
