ты часом не того, а?
Ким с видимой усталостью ответил:
– Нет, не того, И хватит об этом, сразу перевел разговор на другое. – Что-то Кирилла долго нет.
– Приедет. Сейчас час пик, пробки кругом.
– Да что-то тревожит меня. Зря я ему машину дал, но отказать было неудобно. Ну, ладно. Вы ложитесь, вздремните. Это сейчас самое лучшее, ночь-то, наверное, бурная была.
Сергей потянулся:
– Да уж, это точно. Пойду сосну часок-другой. Иди, Оксана, приляг тоже.
Он поднялся, ушел в свою комнату. Оксана тоже пошла в отведенную ей комнату. У двери остановилась, обернувшись, окликнула Кима:
– Ким…
– Что, Оксана? – впервые назвал он ее по имени.
– Спасибо тебе, Ким.
– За что?
– За все. Я же знаю, что ты не ради денег согласился. Тебе нас бросать не хочется, верно? Ты не обижайся на Сережу. Он только с виду такой заносчивый, а вообще он добрый и меня очень любит. Я слышала, о чем он тебе на улице говорил. Не сердись на него, ладно? У нас ведь и правда больше никого нет на свете. Только он и я. Мама уже давно умерла, а теперь и папа… Ты не сердишься?
Ким улыбнулся:
– Нет, не сержусь.
Девушка подбежала к нему, поцеловала в щеку и, прежде чем он успел что-то сказать, исчезла за дверью, оставив в воздухе легкий аромат духов. Ошеломленный Ким растерянно потер себе шею, улыбнулся по-мальчишески задорно и весело и плюхнулся на диван, закинув руки за голову. Через пять минут от тоже спал, блаженно чему-то улыбаясь во сне.
Глава 3
Август 1919 г. Восточная Сибирь
Пошевелившись в скрипнувшем седле, Михей немного привстал на стременах, повернул голову назад, бегло осмотрев растянувшихся по лесной дороге казаков и, скорее для поддержания духа, чем для порядка, скомандовал:
– По-о-одтяни-и-ись!
Уставшие после многочасового перехода кони, повинуясь хлестким ударам нагаек, чуть сомкнули ряды и снова понуро затрусили след в след, мотая головами и отмахиваясь подрезанными хвостами о надоедливого таежного гнуса.
Грузно опустившись в седло, Михей привычно, едва уловимым движением, поправил кавалерийский карабин на плече и, полуприкрыв тяжелыми веками глаза, снова погрузился в невеселые мысли.
Пошел уже шестой год, как он не слезал с седла, поменяв под ним с дюжину коней и до крови намозолив плечо ремнем карабина. В августе четырнадцатого, уехав из своей станицы под Новотроицком тридцатитрехлетним черноусым хорунжим, оставив жену с тремя ребятишками и, на сносях, с третьим, прошел всю германскую. Топтал конем пруссаков, кровавил отцовскую шашку о померанские черепа, без жалости расстреливал в лобовой атаке австрийских солдат и офицеров. Чудом выжил в мазурских болотах, проклиная вшей и бездарных генералов, загнавших казаков на верную погибель в самые топи. И что получил за пролитую кровь, свою и чужую? Чин сотника, два Георгиевских креста и четыре ранения. Уже после, когда завертелась гражданская,
