на бумаге хосокава-си составляли поземельные книги; из пропитанной соком хурмы сибугами делали мешки для хранения круп и семян злаков; из особой бумаги кроили куртки для рикш, в другую заворачивали целебные снадобья, в еще одну упаковывали для хранения кимоно.
Великое разнообразие бумаги, широчайший спектр бумажных запахов – тот же, например, нашатырный дух, испускаемый громоздкими офисными ксероксами… Собранию Музея бумаги до полноты еще очень далеко. Но начало ему положено.
Мы живем в мире бумаги, бумага принизывает все наше существо. В прекраснейшем романе Сальвадора Пласенсиа “Бумажные люди” (The People of Paper, 2005) монах по имени Антонио становится “первым мастером-хирургом оригами”. В своем искусстве он достиг невиданного совершенства – и дорого поплатился за это. Отверженный, изгнанный отовсюду и лишенный средств к существованию, он в один прекрасный день заявляется на брошенную фабрику, толкая перед собой полную тачку с кусками технической бумаги и картона, пачками бумажных салфеток и книгами.
“Антонио рвал корешки книг, рассыпал листы Джейн Остин и Сервантеса, Левита и Судей вперемешку со страницами «Книги электрического света». Покончив с книгами, он раскатал рулон оберточной бумаги, принялся резать и складывать по сгибам куски картона. Первой он сотворил ее: картонные ноги, аппендикс из целлофана, бумажные груди. И все это не из мужского ребра, а из клочков бумаги”.
Чудесное существо поднимается с верстака Антонио, переступает через голову своего творца – тот надорвался и вот-вот отдаст концы, – чтобы шагнуть в большой мир.
И что нам мешает взять ее за руку и войти с нею вместе в Музей бумаги?
Несколько слов о бумаге, на которой написана эта книга
Все прежде написанные мною книги были чем-то вроде обратных оттисков, промежуточных изображений на офсетном валу, картонов – рисунков, выполненных в масштабах будущей фрески, но призванных сыграть лишь вспомогательную роль, помочь перенести на свежеоштукатуренную стену контуры фигур, послужить прообразом и эскизом большого произведения искусства.
А в этой мне хочется видеть уже не подготовительный картон, а скорее миниатюру-иллюзию, trompe l’oeil наподобие “Старых писем” (Old Scraps, 1894) Джона Пито. Или даже trompe l’esprit, иллюзию не для зрения, а для разума.
“Я печатаю эту книгу на желтой бумаге, – заявляет героиня, от чьего имени ведет повествование Стиви Смит в “Романе на желтой бумаге” (Novel on Yellow Paper, 1936). – На ярко-желтой бумаге, ее я выбрала потому, что часто сочиняю в конторе за той же машинкой, за какой печатаю письма для мистера Фебуса на синей бумаге с оттиском его имени в уголке”. Так цвет бумаги помогает отделить роман от деловой переписки.
У меня, увы, с наглядной формой разграничения не сложилось.
Я писал свою книгу на ноутбуке и на настольном компьютере. Я читал много книг – бумажных, на “киндле”, в библиотеке “Гугла”.
