даже если бы он не ставил мне руку, если бы не требовал, чтобы я рисовал и рисовал человечков и лошадок, неужели я сумел бы избрать иную стезю для применения талантов своих, нежели сделаться художником? В семье, где всегда пахло краской, клеем, струганным деревом или глиной, где каждый что-то делал, мастерил? Скорее я бы еще больше стремился к свету, если бы меня туда не гнали пинками, или… или спился. Вполне кстати предсказуемый финал, для такого ненадежного человека как я… – он развел руками, – вот и получается брат Петр, что отец кругом прав, а я неблагодарная свинья, да и только, в чем теперь же сам по чести и признаюсь.
Впрочем, что говорить о моем ученичестве, когда я не учился, а скорее развлекался? После многочасовых домашних занятий, уроки в Академии давались мне с эфирной легкостью, я не корпел, не грыз гранит науки, а веселился и танцевал! Я почти не глядя делал беглый рисунок, а соученики и старшекурсники выли от восторга, качая меня на руках и угощая кренделями и сайками. За сласти я правил работы выпускников, а мои рисунки отбирались в образцы. Так что, попробуй теперь отдели, что во мне от палки отца, а что от моего собственного гения и счастливой судьбы?
Отец – однажды он залепил мне такую затрещину, что я оглох на одно ухо. Вот, что такое мой отец! И при этом, он был отличнейшим семьянином, человеком который никогда не сидел сложа руки: если не лепил, то вырезал по дереву, не вырезал, так рисовал по тканям… в доме в любое время кроме ночных часов отведенных для сна все были заняты работой. Императорский указ строжайше запрещал ремесленным мастерам задерживать выполнение заказов к сроку. Отец ни разу не нарушил указа, так что от клиентов не было отбоя. И при этом всегда находил время посмотреть задания данные нам – детям, у всех, даже у самых маленьких… волевой, непостижимый человек…
Впрочем, это я не верно тебе сказал, что родился в доме академика, потому как незадолго до моего рождения он лишился места и поступил на службу в «Экспедицию при правлении Кронштадского порта» мастером по кораблестроительной части, но в основном занимался оформлением корабельных помещений.
До пяти лет я не ходил и вообще производил довольно-таки плачевное впечатление. Маленький, рыхлый, скучный. Летом в погожие дни кто-нибудь из домашних выносил меня во двор, сажал попой на кучу привезенного отцом песка, где я и торчал до обеда, а потом и после обеда, покуда светило солнышко. У меня не было ни друзей ни нянек, и только собака, приходила иногда полежать рядом. Чтобы я как-то развлекался, отец вырезал из дерева формочки, раскрасив их яркими красками, но я не любил печь пирожки из песка, больше увлекаясь рисованием. Иногда за целый день, ко мне так никто ни разу и не подходил, все были заняты своими делами, а я… печальное время детство, ни за что не хотел бы вернуться туда.
В одиннадцать лет я поступил в Академию Художеств[4], как мне и было предначертано свыше на казенный счет. – Карл закрывает на несколько мгновений глаза, застывая в мечтательной позе,
6 января 1810 года.
