вознаграждения был пожалован бриллиантовый перстень, и пожелание государыни, непременно иметь еще одну в том же роде ей под пару. «Журнал изящных искусств» по поводу «Итальянского утра» писал: «Желаю от всей души г. Брюллову, чтобы ПОЛДЕНЬ его искусства был достоин своего прекрасного УТРА»!
Карл замолчал и я воспользовавшись паузой задал интересующий меня вопрос.
– Ты говорил о президенте Академии Оленине, но промолчал об учителях, в то время как известные, знаменитые имена учителей, добавляют доверия к особе учеников? Впрочем? – Мне вдруг сделалось стыдно – Карл гений и сам по себе, гений без всяких академий, семейных традиций, без учителей и школ. Более того, он всегда принадлежал к тем редким вольнодумцам, которые не пытались повторить античный идеал, а искали в живописи нечто новое, свое, то, что требовал их беспокойный норов. Но, вопреки ожиданию, Карл нисколько не обиделся и тут же поспешил сообщить мне, что его первыми учителями в Академии были художники: знаменитый Алексей Егорович Егоров и Андрей Иванович Иванов, иконы которого, составили убранство таких церквей Петербурга, как Казанский и Преображенский соборы, а также есть в Конюшенной церкви, в церкви Почтамта и Михайловского замка.
Впрочем, перечитывая собранный материал, я понял, что был невнимателен к Карлу с самого начала, особенно, когда он рассказывал о том, как его наставник Андрей Иванович Иванов, купил через знакомого удостоенную медалью картину Карла «Нарцисс».
– Перед поездкой я еще лелеял мечту жениться на дочери Андрея Ивановича Марье Андреевне, и просил ее руки, но… увы… Многим позже мне передавали, будто дочка моего профессора в салоне N будто бы говорила, о том, что уже тогда почувствовала любящим сердцем, что коли согласится и свяжет меня узами Гименея, после горько пожалеет об этом, ибо сделавшись семейным человеком, я буду больше думать о хлебе насущном, и ни за что уже не создам всего того, что милостью божьей создал. Будто бы было ей явлено во время гадания, вся жизнь моя без нее и также отдельно с ней, все в преярчайших подробностях. Долго плакала, перебирала «за» и «против», пытаясь саму себя или богиню судьбы обмануть, в цене сговориться, сторговаться. Ночь прошла в бесполезных торгах, и к утру, наплакавшись вволю, дала она мне отворот поворот, дабы сослужил я службу отечеству, летал на крыльях своего гения, без вериг и оков, но свободный и счастливый.
Не знаю, можно ли сему верить? Но в Рим я уезжал впервые испытав горечь отказа, в твердом намерение превзойти всех, дабы вероломной Марье Андреевне было бы впоследствии обидно, что потеряла такого человека.
Ой, опять сбился, о чем это я право начал? Об учителях, кстати, к Иванову-то я к первому с визитом заявился. Из Италии я через Малороссию возвращался, затем Москва, там еще пожил малость, а потом сразу же к любимому наставнику. С Егоровым уже в Академии встретились, а к Андрею Ивановичу в первую очередь, к слову, мне же с ним еще о сыне его потолковать нужно было. Сын-то… Андрея Ивановича художник каких мало, и хоть и разбросала нас судьба и в последний год не
