style="font-size:15px;"> Сын ответил, не отводя спокойного рассудительного взора:
– Зачем лишние жертвы? А пятно, ты сам говорил, большое – места всем хватит. Отобьем «первую волну», положим лучших наших сынов, а дальше? Царства не успокоятся, пойдут еще и еще. Людей и денег у них хватит. Или я неправ? А нам, всем народом, с полнокровной армией в пятне придется гораздо легче, чем одним женщинам и детям, где они тогда точно достанутся чужеземцам. В чем я неправ, отец? – Мамлюк вдруг резко повернулся от отца к братьям: – А может, вы скажете, что я струсил? – Спросил с холодным остервенением, в котором ясно слышалась боль. Не за себя, за весь многострадальный тирский народ.
Рахмангул качнул головой, то ли соглашаясь, то ли, напротив, возражая, и нахмурился еще сильнее. Танагул презрительно посмотрел в потолок, словно выискивая на нем надпись «трус». Пиренгул закрыл рот и внимательно всмотрелся в среднего сына, открывая его еще с одной стороны.
«Нет, сынок, до полноценного князя ты пока не дотягиваешь, но я рад за твои здравые мысли, только…» А с этого места заговорил вслух.
– Пятно не такое уж и большое, всего сто миль в поперечнике, – первым делом уточнил он. – Мамлюк, ты давно доказал свою храбрость, и в твоих словах об уходе есть резон… – Сказал ободряющим тоном, но, чуть подумав, продолжил сурово: – А наша родная земля, земля наших предков для тебя ничего уже не значит?
– Мы – кочевники, отец, – твердо ответил сын. – Главное – сохранить народ, а после можно вернуться, отвоевать заново…
– …если захочется, – закончил за него князь. – А вдруг там не жизнь, а мед? Захочет народ возвращаться? И уверен ли ты, что на новых землях мы сохраним свою власть, что роды не разбегутся?
– Ты так дорожишь этой властью? – смело спросил распалившийся Мамлюк.
– Дорожу! – Пиренгул выдохнул, как припечатал. – Не для того мы, сарматы, проливали кровь, чтобы так легко разбрасываться княжескими венцами! Вспомни историю, сын! Как легко нас завоевывали эндогорцы! А почему? Мы были врозь. Роды и племена всегда враждовали, ослабляли друг друга.
Сейчас отцу внимал не только виновник родительской суровости, из которой, кстати, неизвестно что могло последовать, но и братья.
– Кто знает, что будет в пятне? Не растащат ли вожди наш народ? Некоторые уже снимаются с постоянных кочевий и уходят в каганские земли. Не замечал, Мамлюк? – В ответ услышал лишь смущенное молчание всех сыновей. – А про треть оседлого народа, тоже тиренцев, забыл? Конечно, в крайнем случае, и они вспомнят свои корни, уйдут, но пока надо сражаться и за них в том числе!
Князь выдержал длинную тягостную паузу, как бы предоставив сыновьям время на обдумывание его мудрых слов.
– Мы будем драться за свою землю, всем народом встанем, пока это еще возможно! А придется уходить, – в его властный голос вплелись нотки глубочайшего сожаления, – то уйдем обескровленным, но единым племенем. Ты меня понял, Мамлюк?
