я купил дом.
Молчание, последовавшее за моими словами, затянулось, и – как я теперь понимаю – это был момент, когда терпение Джен, понятное дело, лопнуло.
– Прошу тебя, скажи, что это шутка, – наконец произнесла она.
Но это была не шутка. Скорее декларация, причем с многозначительным подтекстом. Джен все поняла. А я понял, что в тот самый миг, когда она услышала о моей импульсивной покупке, между нами разверзлась пропасть.
Но это не заставило меня отменить сделку. Что, в свою очередь, означало: я действительно хотел, чтобы все сложилось так, как сложилось.
Впрочем, момент окончательного раскола наступил спустя восемь месяцев. Брак – особенно тот, что длится два десятка лет, – редко заканчивается оглушительным хлопаньем дверью. Скорее на излете он проходит все стадии неизлечимой болезни: злость, нежелание принять очевидное, мольбы, снова злость… и все никак не удается достичь примирения в финале. Вот и у нас получилось так, что в один из августовских уик-эндов, когда мы приехали в теперь уже отремонтированный коттедж, Джен сообщила мне, что для нее наш брак окончен. И уехала из города первым автобусом.
Не хлопая дверью, просто так…
С затаенной грустью.
А я оставался в коттедже до конца лета. В наш кембриджский дом я выбрался лишь однажды – когда Джен уехала на выходные, – чтобы забрать все, что нажил (книги, бумаги и кое-какую одежду). И затем снова устремился на север.
Не хлопая дверью, просто так…
Прошли месяцы. Какое-то время я никуда не выезжал из своей глуши. Моя дочь Кэндис навещала меня раз в месяц, по выходным. Каждый второй вторник (это был ее выбор) я приезжал к ней в Брансвик, где она училась в колледже, и мы вместе ужинали. Встречаясь, мы говорили о ее учебе и друзьях, о книгах, которые я пишу. Но редко упоминали о ее матери, разве что однажды, после Рождества, дочь спросила:
– У тебя все в порядке, отец?
– Да, неплохо, – сказал я, зная, что мой ответ звучит неубедительно.
– Тебе надо завести роман.
– Легче сказать, чем сделать, в моей-то глухомани. В любом случае, мне надо дописать книгу.
– Мама всегда говорила, что для тебя книги на первом месте.
– Ты с этим согласна?
– И да и нет. Ты постоянно был в разъездах. Но дома всегда был клёвый.
– Я по-прежнему клёвый?
– Еще какой, – сказала она, многозначительно пожимая мне руку. – Но я не хочу, чтоб ты был таким одиноким.
– Такова участь писателя, – сказал я. – Быть одиночкой, помешанным на своем творчестве. Близким зачастую трудно с этим смириться. И разве можно их осуждать?
– Мама однажды сказала, что ты никогда не любил ее, что твое сердце было где-то в другом месте.
Я внимательно посмотрел на дочь.
– В моей жизни много чего было до знакомства с твоей мамой, – сказал
