правда? – Он подал ножницы и бритвенный прибор. – Мыло и помазок возле умывальника.
На месте бороды и усов осталась белая, незагоревшая кожа. Непривычное ощущение голого лица вызывало чувство незащищенности…
Вместо тесного пиджака пришлось надеть свитер и просторную куртку. Хорошо, кроссовки остались целыми, хотя сильно потрепанными. На улице вякнула сирена «БМВ», однако Петр Григорьевич присел у порога.
– Перед дальней дорогой…
От его слов на душе похолодело и непонятная обида защемила скулы. Он хотел попросить старика спасти, защитить волосы Валькирии и тут же поймал себя на мысли, что начинает бредить ими, как Авега. На улице Русинов глянул в сторону берега – может, в последнее мгновение увидит летящий к нему парус?.. Нет, пусто, лишь отблеск багрового закатного солнца…
Петр Григорьевич проводил до машины, на прощание легонько стукнул в солнечное сплетение:
– Ура! – И, не оборачиваясь, пошел к дому.
Августа приоткрыла дверцу, откликнулась негромко:
– Ура!
Русинов сел на заднее сиденье и нехотя проронил:
– Здравствуйте…
Августа круто и умело развернула тяжелую машину и погнала ее прямо на вечернее зарево. Огненные сосны замелькали по обочинам лесовозной дороги, красные листья искрами посыпались из-под колес.
– Здравствуйте, – не глядя, бросила она. – Возьмите под сумкой оружие. Ехать придется всю ночь, на дорогах люди генерала Тарасова.
Русинов приподнял большую, мягкую сумку и вытащил короткоствольный автомат иностранного производства. Отыскал предохранитель, чуть оттянул затвор, проверяя, заряжен ли, положил на колени. Он заметил в зеркале заднего обзора ее сосредоточенное лицо, взгляд, устремленный на дорогу. Тогда, из окна домика Любови Николаевны, он видел Августу веселой, нарядной и женственной – было чем искушаться Ивану Сергеевичу. Тут же стянутая черным шелковым платком голова и строгий бордовый костюм производили впечатление скорби и деловитой решительности. Она ни разу не обернулась к Русинову, кажется, и рассмотреть-то толком не могла, но неожиданно сказала:
– Вы настоящий Мамонт… Наконец-то я увидела вас.
Русинов не поддержал разговора. Наверное, Августе можно было доверять все, если он, по настоянию пчеловода, доверил ей сейчас свою жизнь и дальнейшую судьбу; похоже, она могла как-то прояснить, куда они едут и зачем, но неприязнь, неприятие «постельной разведки», как черная краска, не стирались в сознании дочиста.
– Иван Сергеевич все время переживал за вас, – продолжала она с паузами. – А я пыталась успокоить его, потому что знала каждый ваш шаг… Мне приятно, что я участвую в вашей судьбе…
Он вдруг понял, что под тончайшей тканью платка нет волос, что их попросту невозможно под ним упрятать, а помнится, были! Иван не любил стриженых…
– Где ваши волосы? – помимо воли спросил Русинов.
– Я сделала стрижку, – бросила она и, оставив на секунду руль, подтянула концы платка на затылке. – Вижу, вам не хочется
