style="font-size:15px;"> Лодку Павел оставил привязанной в небольшой бухточке. Здесь, на берегу, было немного светлей: впереди, на пригорке, испокон века стоял бакен, подмигивая приближающимся судам, предупреждал о подстерегающей их здесь мели.
– Ну я пошла, – обронила Надя, едва решив, что сполна и добросовестно выполнила свой долг.
Едва успела произнести, как почувствовала, что две крепкие мужские руки ухватили её: одна вцепилась в ватник на груди, другая, как удав, обвилась вокруг шеи. Надя что было сил рванулась, что-то при этом затрещало. Рука, что была на ватнике, ослабла, зато другая, обнимавшая за шею, словно усилила давление. Перед зажмуренными Надиными глазами замельтешили багровые светлячки, у неё перехватило дыхание. Однако недаром она день за днём, по утренней зорьке, в полдень и на закате, выдаивала своих коровушек. Недаром помахивала вилами, играла косой. Пошли ей впрок и другие перепадавшие на долю неприхотливые забавы: то с пилой, то с колуном. Силёнок у неё, оказывается, было не меньше, чем у только что прошедшего воинскую закалку дембеля.
Они состязались уже минут пять, молча, только издавая нечленораздельные звуки, действительно как два зверя под обильно сыплющимся с чёрного неба холодным дождём, то падая, елозя спинами по мокрой земле, ползая на коленках, то вновь подымаясь. И вдруг… раздался какой-то стук: твёрдое соприкоснулось с твёрдым. Обхватившие Надю руки Павла мгновенно ослабли, разжались, она же не замедлила этим воспользоваться: бросилась наутёк, в темноту, благо супротивник даже не пытался её преследовать.
Только отбежав на какое-то расстояние, Надя остановилась. Утихомиривая расшалившееся сердечко, восстанавливая нарушенное дыхание, она прислушалась. Тихо. Можно различить лишь, как брехает на ближайшем подворье почуявшая какую-то опасность собака.
«Дурило, – мысленно обозвала она Павла. – Ну какой же он дурило!»
И вдруг ей стало любопытно. Что же приключилось с этим неудачливым, посрамлённым ею насильником? Почему он ни с того ни с сего угомонился? Что тому было причиной?
Ещё с минуту она поборолась с искушением, потом, стараясь идти как можно тише, вернулась.
Едва раздвинула две пригнувшиеся к земле, отягчённые дождевой влагой еловые ветки, как увидела нечто тёмное, что сидело привалившись спиною к огромному серому валуну. Догадалась – Павел. Ещё немного постояла, потом решилась спросить:
– Ну и чего? Чего ты расселся?
То тёмное, что казалось Павлом, молчало, даже не пошевельнулось. Тогда Надя зажгла фонарик. Да, это был он, мокрый, жалкий, грязный, одной ладонью упиравшийся в землю, другой накрывший себе затылок.
– Чего, занемог? – не без ехидства, испытывая чуточку окрыляющее, пьянящее ощущение победительницы, поинтересовалась Надя. – На фиг ты вообще тут нужен?! Вот и получил, чего хотел!
Павел по-прежнему молчал. Хоть бы ругнулся как-то… Всё б полегче стало. Но он был… как этот камень. Только чуточку ворохнулся, вытянул из-под себя, видимо, онемевшую ногу. Что ж, значит, живой.
Надя ещё
