шепнул: – Он был великим, господин мой, – ветровой развёл руками, приосанился и замер. – Чуешь, как поёт ручей? – Я ничего не слышала и не чуяла. Ручей как ручей. – Это он сделал.
– И горы? – и небо, и города, оставленные, забытые – пыль, пустота.
Будто кто-то другой за меня говорил.
– Его, его! А что не сам, то слуги подсобили. Слушай меня, Мирианна. Юна твоя душа, не помнит, – голос его шелестел, что жухлые листья. – Не сама земля родилась. Велеты-волоты горы строили, великаны огромные. Лежат теперь в своей же земле, корнями обросли. Прогневался на них наш бог, мол, силушки много, а ума мало. Отобрал медные молоты и в дрёму вечную погрузил. Спит теперь наша земля, некому строить, ухаживать некому. Не смотри так, светлая, не гневайся.
Не гневайся. Молчи.
– И что теперь? Как вы без него жить будете?
Голубоглазый шумно вздохнул, качнулись листья тонкого боярышника.
– Как сейчас живем, так и будем. Погуляй, да иди своей дорогой, светлая. Нечем тебе нам помочь.
– Но…
– Поклонись старому дубу и ступай. И колбасок в следующий раз взять не забудь. – Не было злости в его словах, не было жалости, только грусть одна и смирение.
Журчит его ручей! Бежит холодный, чистый. Слышу. Только тихо так, точно баюкает.
– Я запуталась. Я… Ты не говори некому, пожалуйста. – Ветровой оживился, где гарантия, что он не проболтается? Можно ли ему доверять? Но с другой стороны, что ещё со мной станется? – Я не совсем не отсюда. – Совсем не отсюда. – Мой дом далеко, он другой. Там… там солнце другое. Там люди все, как я. – Голубоглазый нахмурился. – Не все, но… Там не так…
– Ты не там.
– Знаю. Я, то помню, то забываю.
– Что ты не там? Это ж просто – оглядись и поймёшь!
– Не это, – я покачала головой, наземь упала ещё одна шпилька. Не держатся кудри. – Я забываю, – как бы это лучше сказать? – себя прежнюю. Как жила, как… я не ношу таких платьев. – Это, в общем-то ещё терпимое, простое, хоть и длинное и корсет не так жмёт. Оно чем-то на кафтан голубоглазого похоже, та же ткань: серое сукно, расшитое дубовыми листьями. – Я запуталась.
Вдруг настоящая я – это выдумка. Ведь той меня почти не было, в этом мире так уж точно.
– Это видно, – понуро кивнул ветровой. – Сколько ты здесь? Ходишь-ходишь, а дороги всё нет. Не дело, Мирианна. Тебе к свету надо, на самую вершину.
Он поднял голову, я тоже задрала.
– Той горы?
Гора парила в облаках: леса и снежники, а наверху, самом-самом недосягаемом, острые каменные зубья небо царапают.
– Неа, – крякнул мой дивный знакомец. – Скажешь, тоже, ещё. Как ты дойдёшь туда? Не смеши меня, светлая. В Башню тебе надо.
– Не хочу туда.
– Ишь какая! Я тоже, много чего не хочу, – ветровой комично нахмурился, на его мохнатом лице брови почти не выделились. Но, кто ж нас будет спрашивать, – хохотнул в рукав, будто кашлянул. – По-другому не выберешься. Он всё исковеркал. Встреться с ним. Авось
