Когда с Петром Алексеевичем. Когда он меня так высокомерно: “Кто этот?” Ведь ты мог бы и промолчать, сделать вид, что я тебе чужой… Как ты считаешь, он действительно меня не признал? Но ведь мы же встречались! Прежде. Тогда. Да, нечасто, но… конфликтовали. Пусть и на идейной почве. Мы разошлись тогда в оценке суде́б социалистического реализма. Да, кардинально разошлись. Но ведь это же не повод – как ты считаешь? – демонстративно не узнавать меня сейчас. Когда прошло столько лет! Или это такая с его стороны своеобразная, прости меня, достоевщина?»
«Мужики! – сильно подвыпивший, покачивающийся гражданин с соседней скамьи, настроенный, правда, очень миролюбиво. – Мы тут сына моего обмываем. Первенького! А то прежде всё дочки да дочки. Словом, просим». – «Нет-нет! – испуганный отчим. – Спасибо, мне нельзя. – А дальше соврал: – Язвенник». – «Я тоже», – отказался от приглашения Аркадий. «Что, язвенники одни собрались?.. – обиженный счастливый отец. – Ладно, неволить не будем. Мы ведь как? Мы по-русски, от всего сердца… А раз уж тут одни нерусские собрались… Чёрт с вами!»
Иван Евдокимович, когда обиженный перестал к ним приставать, почти шёпотом проговорил: «По-моему, он страшный человек!» – «Кто?» – удивлённый Аркадий. Подумалось, что Иван Евдокимович имеет в виду именно этого, радующегося рождению своего первенького. «Пётр Алексеевич… твой отец… Да, конечно, он очень даже неординарный. Об этом никто и не спорит. А страшный оттого, что живёт только собой и думает только о себе. И наша мамочка это тоже своевременно поняла». Иван Евдокимович говорил сейчас об Аркадьевой матери, он часто называл её «мамочкой». Хотя, если обращался напрямую, звал просто по имени – Варя. И лишь когда на неё из-за чего-то сердился, переходил на имя-отчество. «Но слишком поздно… Ты знаешь, что она была у портнихи?» – «Зачем?» – «Она сшила новый английский костюм. Из джерси. Я видел. Он ей очень идёт. Как думаешь, зачем ей английский костюм из джерси, да ещё накануне приезда Петра Алексеевича? Когда у неё и так неплохой гардероб. А я догадываюсь. Она хотела его удивить, может, даже очаровать, но в последний момент вдруг взяла и передумала. Осталась дома». «Вполне может быть», – подумал Аркадий, а вслух: «Хватит вам тут! Мало вашего геморроя? Ещё чего-нибудь на морозе подхватите».
«Эта же портниха, кстати, шила когда-то нашей мамочке подвенечное платье, – продолжил свою болтовню Иван Евдокимович, когда уже заодно с Аркадием направился в сторону подъезда. – Оно до сих пор висит у неё. На плечиках. Может, ты тоже его видел. Она собиралась обвенчаться в нём с твоим отцом, а он вместо этого… променял её на свободу творчества. И тебя, кстати, тоже…» – «Да хватит вам! – оборвал Аркадий ведущего себя не по-новосельцевски, то есть заболтавшегося без меры, Ивана Евдокимовича. К тому же ещё ступившего на чужую территорию: какое дело этому человеку до того, кто с кем собирался обвенчаться и кто кого на что променял? Он. Чужак. – Я всё это отлично и без вас знаю». – «Да, конечно,
