чаю?
Ночной гость внимательно посмотрел на Платона, покачал головой и, кажется, улыбнулся:
– Хорошие люди, молодые, – и показав на автобус, добавил, – Остальные пусть тоже придут. Боятся не надо. Ирдик хороший зверь. Он ушёл, будет меня ждать.
Ребята начали подтягиваться к костру, выходя по одному-по двое из автобуса и усаживаясь на траву у ровно горящего огня.
– А Ирдик это кто? – осторожно спросил Платон, – во все глаза глядя на чудного, и в то же время обладающего какой-то необъяснимой внутренней силой гостя. Глаза под темными бровями, казавшиеся то светло-зелёными, то почти синими, светились таким спокойствием и такой уверенностью, что слушатели почти сразу забывали о своих страхах, сосредоточив внимание на тихом, но удивительно отчётливом голосе ночного гостя.
– Я – Алон, – с достоинством сообщил он, прижав руку к груди, – Ирдик – мой друг, сторож горы. Ирдик людей не тронет, не надо бояться. Это Илика, громко рычала, страшно. Илика жена Ирдика. Она домой ушла, детей кормить.
Варенька, сидевшая на коврике, прижавшись будто от страха к Шурке, на лицо которого вернулась некоторая отрешённость и совершенно счастливая улыбка, вдруг, набрав воздуха, выдохнула:
– А вы кто? – Это, конечно, был главный вопрос, который мучал каждого, и народ с жадным интересом уставился на неожиданного и сказочно привлекательного пришельца, ожидая ещё какого-нибудь чуда.
– Я Алон! – повторил гость, внимательно вглядываясь в лица присутствующих, будто ожидая, что те вспомнят, наконец, это славное имя и поймут, кто перед ними. Но ни само имя, ни его носитель – не вызвали ни у кого никаких ассоциаций и тогда Алон тихо запел. Подобное пение уже звучало, когда гость впервые привлек внимание испуганных путешественников, но теперь мотив и интонации были заметно иными. Не было сомнений, что песня Алона была наполнена каким-то важным для него смыслом, и который он намеревался сообщить своим внимательным слушателям, надеясь, что они сумеют понять его пение.
Завораживающие звуки, совсем не похожие на речь и не понятные, все же беспокоили сознание какими-то неуловимыми мыслями, отражавшимися на лице Алона. Затем пение стихло и прекратилось. Певец снова внимательно и немного лукаво оглядел сосредоточенные лица архитекторов и художников, задержал на мгновение взгляд на печальном лице Платона, сидевшего немного поодаль, упершись спиной в толстый ствол дерева, и обращаясь ко всем сказал:
– Вы видели древних. Красный камень открыл вам путь, значит Алон должен передать вам главные слова нашего народа.
Он вдруг легко поднялся, опершись на свой странный посох, и обхватив его двумя руками на уровне глаз, поднял голову к небу и закрыл глаза.
Знакомая уже боль сжала голову Сереги, Кирилл тоже испытал болезненное ощущение, как и тогда на камне. Вероятно, и на других нарастающая звуковая волна подействовала так же: «Мы… Мы… Мы… Мы…» – повторяли древние воины, словно клятву, обращенную в
