Как в подвале, подумал он.
Где я? И что произошло?
На него волной накатили воспоминания, а с ними пришли ярость и боль. Он проглядел третьего! Тот, видимо, спустился в крипту следом за ним. Незнакомец, источавший запах фиалок, едва не задушил его кожаным шнуром. Куизль знал, что задушенный терял сознание меньше чем за минуту, а смерть наступала немного позже. Эти подробности он знал, потому что и сам казнил таким способом не одного человека. Приговоренные к сожжению платили ему, чтобы он таким образом избавил их от мучительной смерти на костре. За густым дымом люди не видели, что человек, объятый пламенем, был уже мертв.
Куизль вспомнил о кинжале, который парализовал его в крипте за пару минут. Необычный яд, палач такого еще не знал. Растения или ягоды росли, скорее всего, где-нибудь на другом конце света. Он осторожно пошевелил пальцами – те двигались. Хороший знак. Стало быть, действие яда, или чего там еще, прекратилось. Только теперь Якоб открыл глаза.
И ничего не увидел.
Палач моргнул несколько раз. Неужели ослеп? Может, те люди завязали ему глаза? Или же в подвале действительно было настолько темно? Он стал поднимать руку, чтобы ощупать лицо.
Не получилось.
Рука только дернулась и тут же натолкнулась на что-то твердое и холодное. Палач попробовал другой рукой – то же самое. Он попытался подняться, но врезался лбом в каменную плиту. Куизля бросило в жар, во рту пересохло. Он принялся метаться из стороны в сторону – всюду один лишь холодный камень. Сердце начало бешено колотиться. С огромным трудом палач смог успокоить дыхание.
Похоронили меня заживо. В саркофаге…
Куизль начал считать удары сердца и попытался дышать равномерно, пока наконец не почувствовал, что промежутки между ударами стали увеличиваться и сердце забилось в обычном ритме. Лишь после этого он принялся кричать:
– Эй! Слышит меня кто-нибудь? Я здесь!
Впечатление было такое, что плита над ним поглотила его голос без остатка. Даже если бы кто-нибудь стоял возле самого гроба, толщина камня не позволяла ни до кого докричаться. Придется спасаться самому.
Возможно, у него получилось бы сдвинуть плиту, упершись в нее руками. Но внутри было настолько тесно, что подтянуть руки к груди не представлялось возможным. Если только плиту сначала немного приподнять…
Палач сделал глубокий вдох, а затем подался всем корпусом вверх, так что широкий лоб его прижался к плите.
Чувство было такое, словно он головой пытался проломить стену дома. На висках выступили вены, к голове прилила кровь, но плита держалась, словно вмурованная. Он все давил, слыша хруст собственных костей; мускулы стали тверже камня.
Наконец послышался тихий скрежет.
В открывшуюся щель пробился луч света – не в том, конечно, понимании: просто тьма была не такой непроглядной, как внутри гроба. Куизль продолжал налегать на камень. Он понимал, что если сдастся сейчас, то силы, чтобы снова поднять плиту, вернутся к нему не скоро. Возможно, уже никогда. Поясница
