и надеждой уставился на него, выворачивая шею.
Хундила-старейшина покачал головой:
– Они нечисть в село привадили. Им и отваживать. За рекой на болотце надо. Там место все равно плохое. А за ними, глядишь, и нечисть уйдет из села. Вместе с их кровью в топь уйдет.
Книва снова отвернулся. Смотрел в сторону. От стремительно летящих облаков по земле неслись тени. Ветер гнал по улице сорванную ночью мокрую листву…
Внутри – нечистота. Она разрастается, превращая тебя в квеманского духа…
…Страшно искаженная рожа бесноватого Нидады, хрипящего, зубами лязгающего… Перемазанные засохшей глиной квеманские головы сзади в хижине…
Книва поднял глаза к небу, к солнцу, ища помощи…
И небо ответило. Зарычало небо. Гром в нем родился. И не гроза это была – иное. Странный это был гром, бесконечно долгий. Гром бродил в небе, то затихая, то вновь становясь громче.
А потом Книва увидел… И закричал. И все увидели…
…Из рваных клочьев мчащихся облаков вырвалось нечто и понеслось на село. Ветер оседлав, неслось нечто, чему нет названия в человеческом языке. Под парусами оно неслось. Цвета снега и огня были паруса. Снега и крови. Нечто неслось от леса. От людского леса, не квеманского. От того леса, где у деревьев, старым Гундиухом помеченных, душу взяли – для погребального костра Гундиуха. Стало быть, вымолил Гундиух у богов прощение для села!..
Показалось Книве – сокрушит нечто дом Фретилы, его отца. Но не сокрушило – помиловало, высоко прошло. Стало быть, не перешла нечисть на род Фретилы. Чист род перед богами. Над богатырской избой прошло, низко, но нет, и богатырскую избу не сокрушило, лишь солому на крыше вздыбило. Над селом пронеслось, через реку, к болотцу. И там пало.
Стало быть, прав старый Хундила. А боги его слова яснее ясного подтвердили. В болотную топь должна уйти нечистая кровь. А с ней и нечисть квеманская из села уйдет.
И выл, надрывая душу, злой квеманский дух в бесноватом Нидаде.
Посланец богов прямо в топь угодил. Весь в болото ушел, только шлем остроконечный наверху остался. Со шпилем длинным. А вокруг по болотным кочкам паруса простерлись.
Цвета снега и огня были паруса. Снега и крови. Красивые.
Мужчины на берегу стояли. Никто не решался к посланцу приблизиться. А ну как встанет он из топи? Ежели даже шлем его боевой – повыше дома, то каков же тогда сам посланец?
Даже отсюда видно было, что лишь недавно вышел шлем из горнила. Вон как жаром небесной кузни попятнан. Книва неотрывно смотрел на дивную громаду. Связанные руки мешали смахнуть со лба мокрые волосы, облепившие лицо. Когда их с Нидадой гнали сюда через брод, два раза в воду упал Книва. Поднимали, ставили на ноги и в спину толкали: иди давай.
Рядом тяжело дышал Нидада. Голова квеманки, Книвой убитой, за волосы к поясу привязана. А квеманова голова – к поясу Книвы. Нидада тоже на диво уставился. Что-то шептал себе под нос. Только не разобрать было что. И скалился радостно.
Квеманские
