style="font-size:15px;"> Я думаю, ты родила. Так мало
из женщин кто готов свою судьбу
жить до конца. Всех, всех вас тянет плоть
к деторожденью – разменять единый
и трудный божий дар на сколько можно
орущих, всюду пачкающих тЕлец.
Разверзнется и исхудает плоть,
дух оскудеет в этих упражненьях –
в них обретешь себе успокоенье.
10
Ты выб…..ков своих оставь ему –
пусть он содержит в холе, всякой неге
как память о тебе. Ты так и так
плохая мать, поскольку сильно много
в тебе страстей и мыслей настоящих;
да, так я постарался: приучил,
вскормил, взлелеял, с рук с убытком сбыл.
11
Аз мерзок и смешон – не прогадала
ты, отказавшись от моих услуг
телесных и других. Но связь осталась:
вполне реально, чувствую, саднит,
а где-то трет. Ты тоже ведь читаешь
не просто так пространные мои,
написанные потом, кровью письма,
натужно продираешься сквозь почерк
к лукавому их смыслу… Нас учил
В. Розанов, чтоб семенем писать, –
дрочу, чтоб эти письма обкончать.
12
Ну ладно, хватит этих экивоков
таких многозначительных, пора
в бровь, в глаз гвоздить. Я по причинам личным
пишу тебе, испуганный, живой:
нас убивают, очередь за мной.
Нас убивают, как баранов режут,
ножа о ребра слышу мерзкий скрежет.
13
Ага, забеспокоилась: твоих
любовников, как дичь какую, бьют,
матерых бьют и малых, здесь, в стране,
и заграницей. Помнишь Николая,
высокого такого? Так его
в Париже… Шел, гулял… Шанзализе…
И среди бела дня араб мятежный
зарезал. Но араб ли это был?
Ищи свищи: удар – и след простыл.
14
Я слушал о той смерти равнодушно:
ну мало ли гуляет всякой швали
приезжей по Парижу? Беспокойно
во Франции.
Потом узнал – откуда,
уже не помню, из газет, наверно, –
что Федоров застрелен. Удивился
не слишком. Чересчур банкир зажился.
15
Чужие смерти далеко мелькали,
внимание не слишком привлекали,
я в собственных печалях жил…
Потом
Аверина убили.
16
Аверина убили. Мы с ним, помнишь,
дружили. Ревновали, но, общаясь,
мы
