говорят на новом языке. А всем этим монстрам не выгодно, чтобы холопы что-то начали понимать. Их всё кормят протухшим материалом. Точнее он не то, чтобы протухший, просто его новые люди не понимают! Не воспринимают их. А эти вот клоны… эти распиаренные клоуны – жалкая пародия того, чем они когда-то были в своё время. Переселения души ещё не придумали, Лень, пойми. И вот из-за таких вот крыс, такие люди, как ты и остаются у меня в столе…. Ты прости. Я знаю, зачем ты пришел, но я не могу напечатать тебя при всём желании, меня тогда просто убьют.
– Понятно…. Но как же ваш журнал С.О.В.О.К., даже в него я не вписываюсь? Там же вроде молодые авторы. – Всё цеплялся за спасительную соломинку поэт.
– Да, печатаем мы там ребят, создаём видимость прогресса. Некоторых пропускают. Но ты пойми Леонид, что именно твоя фамилия и каждая твоя букв, каждый вздох в чёрном списке у этих тварей. Знаешь, мой покойный отец любил говорить: «зато не как в девяностых». Сейчас сам знаешь, какой год. Новая эра. А эти девяностые до сих пор остались. Если чуть громче пискнуть, то какой-нибудь «благородный» засранец в дорогом костюме наймёт люмпена за копейки, который потом тебя ошпарит кислотой у дома, и дело с концом. Тут прогибайся, либо умри. Третьего не дано. Мне очень жаль….
– Мне пора. Спасибо за беседу. – Покрасневший от несправедливости Леонид резко встал, протягивая руку для пожатия. Он не знал, насколько можно было верить старику, но всё же воспитанность не позволяла совсем потерять лицо.
Пулутинский пожал в ответ руку с сочувствующим взглядом.
– Настанет и твоё время, Леонид. Не отчаивайся, пиши для потомков.
Скеров кивнул и, уже было ретировался, но редактор его окликнул:
– Лёнь! А ты знаешь, как расшифровывается аббревиатура названия нашего литературного альманаха?
Леонид отрицательно покачал головой.
– Союз отечественного выражения открытой культуры.
– Ясно.
– Но знаешь, как сам я расшифровываю это убожество?
– ?
– Сатирические отрывки вокруг оральной кастомизации.
Немолодой поэт болезненно улыбнулся, кивнул Альберту на прощание, а после закрыл дверь с обратной стороны.
Скеров был погружен в свои мрачные мысли. Его угнетал тот факт, что вероятность быть напечатанным при жизни – крайне мала, если не сказать, ничтожно неосуществима. Но как возможно принять этот факт? Даже если представить, что после смерти, через лет пятьдесят, новое поколение прозреет, увидит всю гениальность, весь талант и он, Скеров, станет главным золотым символом…! То, что с того? Спрашивается.
Любая тяга к высокому – это прежде всего эгоцентрическое желание ощутить восхищенные охи и ахи в свой адрес. Любой немыслимый подобный труд – инструмент по достижению только одной цели: хоть на мгновение почувствовать, что живешь ты не зря. Соврать себе посредством всей этой коллективной толпы, что ты сделал всё правильно. А после, в неизвестно сколько
