красой.
Под этой сенью прихотливой
Слегка приподнятых волос
Как много неги горделивой
В небесном лике разлилось!
Так, вся дыша пафосской страстью,
Вся млея пеною морской
И всепобедной вея властью,
Ты смотришь в вечность пред собой.
Диана
Богини девственной округлые черты
Во всем величии блестящей наготы
Я видел меж дерев над ясными водами.
С продолговатыми, бесцветными очами,
Высоко поднялось открытое чело,
Его недвижностью вниманье облегло,
И дев молению в тяжелых муках чрева
Внимала чуткая и каменная дева.
Но ветер на заре между листов проник, –
Качнулся на воде богини ясный лик…
Я ждал, – она пойдет с колчаном и стрелами,
Молочной белизной мелькая меж древами,
Взирать на сонный Рим, на вечный славы град,
На желтоводный Тибр, на группы колоннад,
На стогны длинные… Но мрамор недвижимый
Белел предо мной красой непостижимой.
Диана, Эндимион и Сатир
(Картина Брюллова)
У звучного ключа как сладок первый сон!
Как спящий при луне хорош Эндимион!
Герои только так покоятся и дети…
Над чудной головой висят рожок и сети;
Откинутый колчан лежит на стороне;
Собаки верные встревожены, – оне
Не видят смертного и чуют приближенье…
Ты ль, непорочная, познала вожделенье?
Счастливец! Ты его узрела с высоты
И небо для него должна покинуть ты.
Девическую грудь невольный жар объемлет…
Диана, берегись! Старик Сатир не дремлет!..
Я слышу стук копыт… Рога прикрыв венцом,
Вот он, любовник нимф, с пылающим лицом,
Обезображенным порывом страсти зверской,
Уж стана нежного рукой коснулся дерзкой…
О, как вздрогну́ла ты, как обернулась вдруг!
В лице божественном и гордость, и испуг…
А баловень Эрот, довольный шуткой новой,
Готов на кулаке прохлопнуть лист кленовый
Море
«Барашков буря шлет своих…»
Барашков буря шлет своих,
Барашков белых в море.
Рядами ветер гонит их
И хлещет на просторе.
Малютка, хоть твоя б одна
Ладья спастись успела,
Пока все хляби глубина,
Чернея, не вскипела!
Как жаль тебя! – Но об одном
Подумать так обидно,
Что вот, за мглою и дождем,
Тебя не
