поднял указательный палец и потряс им в воздухе, -поклонник учения Суворова… А вот сын у него – полная противоположность отца, бестолковый тип. Его вина в Галицийском разгроме наших армий, господа, в мае-июне пятнадцатого года весьма и весьма немалая… Господи-и, сколько солдатиков тогда положили… почем зря! Эх, да что там!.. Иван Павлович, Владимир Николаевич, жду в самое ближайшее время от вас только утешительных новостей. Вы свободны, господа офицеры.
Несколько задержавшись в дверях, Романовский вдруг обернулся и взволнованно – тихо сказал, глядя отчего-то в упор на красную скатерть стола Командующего:
-Антон Иванович! Ну не будет Думенко сходиться с … Кельчевским! Не будет! Он нас гонит, а не мы его… Да и… нечего делать его иногородним мужикам в наших конных корпусах, где весь костяк состоит из ихних исконных врагов – казаков. Уж простите за прямоту, Ваше Превосходительство!
И, едва заметно кивнув, вышел из кабинета.
В фойе его поджидал Владимир:
-Иван Павлович, а… едемте в Дворянское собрание? Там сегодня выступают московские поэты. Саша Вертинский… Помните:
«Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть… не-дрожащей рукой…»?
Романовский как-то виновато коротко взглянул в лицо Крестинскому, опустил плечи и потупил взгляд:
-Н-нет… Вы знаете…, н-не поеду. Эти строчки, когда их поет сам Саша Вертинский… Они меня пробирают до костей. Дело в том, что… Я был тогда в Москве, когда полегли эти мальчики-юнкера. И нас, боевых, матер-р-ых, -его голос нервно возвысился, стал груб, – вооруженных до зубов фронтовых офицеров тогда по Москве – семьдесят тысяч! Было! Да мы бы размазали по мостовой этих красных запасников вместе с их вожаком… Фрунзе!.. Но…, – он вдруг перешел на хрипловатый полушепот, -никто ж не вышел, кроме этих воспитанных на бескорыстной любви к своему Отечеству желторотых мальчишек! Страшный, непоправимый грех… Вы спросите, почему? И Вам, Владимир Николаевич, любой и каждый ответит сегодня: -А не хотел, мол, воевать за Керенского! Но получилось так… Что надо было идти в бой против большевиков! За Родину! И мы, фронтовые офицеры… Этого тогда не могли понять. А вот юнкера… Они и не думали за Керенского… Какой он негодяй. Они просто, как люди военные, взяли винтовки и… исполнили свой долг! – он достал носовой платок и размашисто вытер проступившие на лбу мелкие капельки пота, – был я и на похоронах тогда, на госпитальном кладбище. Там и правда, одна молодая особа швырнула свое обручальное кольцо в батюшку. Но… Это ее кольцо, Владимир Николаевич, оно … Упало у меня в душе. До последней минуты оно будет жечь меня, как… язва дно желудка и… я буду его носить и… помнить. Простите меня… За ненужную пафосность… Вы… Поезжайте, голубчик, сами.
Уже в новогоднюю ночь наступившего тысяча девятьсот двадцатого года, оседлав железнодорожную ветку Лихая – Морозовская – Царицын,
