планированный бунт против королевы и был впоследствии казнен в 1601 году?
О т в е т: Эссекс.
У всех молодых людей есть повод для волнений – это естественная и неотъемлемая часть процесса взросления. У меня в возрасте шестнадцати лет все переживания были связаны с тем, что в моей жизни не будет ничего более достойного, чистого, благородного и правильного, чем оценки за экзамены в предпоследнем классе средней школы.
В то время, конечно же, меня это не волновало. Я не развешивал свои аттестаты в рамочках, или что-нибудь вроде этого, и сейчас даже не буду упоминать, какие именно оценки я получил, потому что от этого веет соперничеством, а скажу просто, что оценки мне определенно понравились – в шестнадцать лет я впервые почувствовал себя настоящим специалистом.
Но это было давным-давно. Теперь мне восемнадцать, и мне нравится думать, что я стал намного мудрее и круче в этих вопросах. Поэтому оценки за выпускные экзамены по сравнению с моими прежними треволнениями – полная фигня. Кроме того, идея измерения интеллекта при помощи какой-то дурацкой старомодной системы письменных экзаменов явно нелепа. Между прочим, мои оценки за экзамен второго уровня были лучшими в средней школе «Лэнгли-стрит» в 1985 году, причем лучшими за пятнадцать лет (три пятерки и одна четверка, в сумме девятнадцать баллов), но, честное слово, на самом деле я не придаю этому особого значения, я упомянул об этом мимоходом. Да и вообще, что ни говори, по сравнению с другими качествами, такими как мужество, популярность, хороший внешний вид, чистая кожа или активная половая жизнь, такая чепуха не имеет никакого значения.
Но, как говаривал мой папа, самое важное в образовании – это те возможности, которые оно предоставляет, двери, которые распахивает перед тобой, потому что иначе знание, по сути и само по себе, – это темная аллея, особенно если смотреть с того места, где я сижу сейчас, в конце сентября, в среду вечером, – на фабрике, выпускающей тостеры.
Все каникулы я отпахал в отделе отгрузки компании «Эшворт электрикалз», где отвечал за укладку тостеров в коробки перед отправкой их в розничную сеть. Конечно, существует не так уж много способов запихнуть тостер в коробку, так что эта пара месяцев была скучноватой, но в плюсе были 1,85 фунта в час и столько тостов, сколько ты способен съесть. Поскольку сегодня я работаю здесь последний день, то гляжу в оба, высматривая, когда коллеги начнут тайком передавать друг другу открытку для подписи и собирать деньги для прощального подарка. Мне не терпится узнать, в какой же паб мы пойдем, чтобы обмыть мой уход, но уже 16:15, поэтому логичнее предположить, что все попросту разойдутся по домам. Оно и к лучшему, поскольку на вечер у меня все равно другие планы, так что я собираю свои пожитки, хватаю горсть ручек и моток скотча из шкафчика для канцелярии и направляюсь на пирс, где у меня назначена встреча со Спенсером и Тони.
Саутендский пирс, длиной 2360 ярдов, или 2 километра 158 метров, официально признан самым длинным в мире. Наверное, это слегка чересчур, особенно когда тащишь много пива. У нас двенадцать больших банок светлого пива «Скол», свиные тефтели в кисло-сладком соусе, рис специальной обжарки и порция жареной картошки с соусом карри – запахи со всего мира, – но, пока мы доходим до конца пирса, пиво нагрелось, а еда остыла. Раз у нас сегодня особый случай, Тони пришлось притаранить свой гетто-бластер – мафон размером с небольшой шкаф, который никогда не взрывал тишины в гетто, если только не считать Шуберинесса[1]. Сейчас играет нарезанная Тони подборка «Лучшие хиты „Led Zeppelin“», а мы садимся на лавочку и наблюдаем, как солнце величественно прячется за нефтеперегонный завод.
– Но ты не станешь засранцем, а? – спрашивает Тони, открывая банку.
– Ты о чем?
– Он о том, чтобы ты не стал слишком студентиться перед нами, – поясняет Спенсер.
– Ну, я же студент, вернее, буду, так что…
– Нет, я хочу сказать, чтобы ты не стал полным занудой, а то задерешь нос, будешь приезжать домой на Рождество в мантии, говорить на латыни, вворачивая обороты типа «мне думается», «по-видимому» и все такое прочее.
– Ага, Тони, именно таким я и собираюсь стать.
– А вот и фигушки. Потому что ты и так засранец порядочный, и бо́льшим засранцем тебе уже не стать.
Тони часто называет меня засранцем. Или засранцем, или педрилой, но трюк в том, чтобы сделать определенную лингвистическую поправку и стараться думать об этих словах как о ласковых обращениях, вроде того как некоторые пары говорят «дорогой» или «любимая». Тони только что пошел работать на склад «Каррис» и начал собирать небольшую коллекцию из тыреных переносных мафонов, как тот, что мы сейчас слушаем. Кассету с «Цеппелинами» тоже притаранил Тони; он любит называть себя металлистом, что звучит куда более профессионально, чем «рокер» или «фанат хеви-метал». Одевается он тоже как металлист: много голубой джинсы, длинные блестящие светлые волосы, зачесанные назад, – в общем, он похож на женоподобного
Город в Эссексе с высоким уровнем уличной и подростковой преступности. –
