же ты несчастная?
– Ты должен каждый день меня утешать!
– Да в чем утешать? Все живут так, у всех те же заботы, а у многих ещё круче судьба. Вон взгляни–на гору́шке со́сенка. Вишь, как она скрючилась бедная, эк у нее все ветки ветром вывернуло, сама она кривая. А не ропщет на свою судьбу. Вона как корнями своими в косогор уперлась, ветру сопротивляется, да от зноя еще сильнее кудри свои распустила.
– Вот и иди от меня, стройной и красивой, к своей сосеночке, к раскоряке этой бесформенной!
– Да не собираюсь я от тебя никуда уходить, и не в моей это воле! Я при тебе как часовой на посту, не могу бросить, да и не хочу. Люблю я тебя такую, какая ты есть, вижу все только хорошее и не замечаю изъян
…
…
К сожалению, на этом текст обрывается, но, смею я предположить, что и на утраченных страницах продолжались упреки и раскаяния Ивушки – красавицы!
– Выдумал ты всё сам, Шурка, признавайся.
– Ну, даже если и выдумал, суть то ты уловила? Поняла, какой у неё был характер? Это в легенде всё так гладко выходило, а у нас «хозяина леса» не было, она меня просто доводила до того, что я уходил к себе. Недели не проходило, как она начинала опять звонить, просить прощения, клясться и божиться, что она всё поняла, что теперь всё будет по-другому.
– Ну, хорошо, что у вас детей не было, можно было сходиться-разводиться. А я-то своего семь лет терпела из-за Тамарки. Да, правда, он её любил, на руках носил, но не баловал, воспитывал в строгости. Чтобы игрушки все были на своих местах.
– И что же случилось? Почему вы расстались? Не поверю, что такой человек мог тебя отпустить. Наверное, к другой ушел?
– Нет, Шурка, не угадал. Зарезали его в пьяной драке, ножом его пырнули в живот. Три дня мучился в больнице. Умирая, всё прощения у меня просил за обиды мне нанесенные.
– Простила?
– Бог его простит, Шурка! Не простила, конечно, жизнь мою в самом начале перековеркал. Представляешь, семь лет мучилась. Семь лет. Не отпускал меня, контролировал каждый шаг, каждый чих. Чтобы после работы сразу домой, никаких встреч с подругами.
– Представляю, каково тебе было с твоим-то общительным характером. Слушай, Зиночка, давай оставим эти наши вспоминалки. Спой что-нибудь веселое.
Я протянул ей гитару.
– Даже не знаю, что такое спеть, чтобы отвлечься от всего всплывшего.
– Ну, – взяв у неё из рук гитару, сказал я, – хоть я и левша, и бренчу, а не играю, но рискну:
Ты у меня одна,
Словно в ночи луна,
Словно в степи сосна,
Словно в году весна.
Hету другой такой
Ни за какой рекой,
Hи за туманами,
Дальними странами.
Я пел, вкладывая в исполнение всю душу и смотрел в её немного печальные глаза. Постепенно грусть на её лице сменилась улыбкой, а я продолжал:
В инее провода,
В
