тебе и райзер.
За грязными стёклами проносились пропылённые деревья, серой стеной стоящие вдоль разбитой вусмерть грунтовки. Иной раз на колдобинах подбрасывало до потолка, тогда шофёр ругался зло и безнадёжно. Удивительно, как в этих условиях можно было заснуть. Вспомнилось красное-красное полыхающее огнём небо из странного сна. Райзер. Странное слово.
В районе Белозорья дорога пошла ровнее, водитель расслабился, закурил.
– Вот теперь вздремни чутка, пока тихо. Только не ори опять, а то я чуть по тормозам не влупил!
Нащупав ручку регулировки спинки, я потянул на себя. Ручка шарахнула электрическим разрядом, сидение крутанулось вокруг своей оси….
Я, видно, задремал на минутку в кабине этого долбанного хеликоптера. Потряс головой, размял затёкшую руку. Прислушался к работе мотора. Н-да. Хеликоптер этот показался мне подозрительным ещё в Домодедово, так что я сразу подозвал механика:
– Силантий, послушай двигатель, не слышишь чего?
Тот прислушался, даже ухо оттопырил.
– Не слышу ничего особенного, Виссарион Григорьевич, летите с Богом, или, если вам так любезнее, с бозоном Хиггса!
Я махнул рукой, мол, тебе видней. Силантий заковылял прочь с видом мужика, которого вконец загонял капризный и вздорный барин.
Много, слишком много русской классики девятнадцатого века зачем-то впихивают в наши осоловевшие от виртуального мира мозги. С другой стороны, что изменилось от того, что барин сидит теперь не в скрипучей бричке, а в блестящей летающей погремушке? Сюжеты те же, проблемы те же. Любовь-морковь, война и мир, тварь я дрожащая или право имею….
Ну, делать нечего, лететь всё равно надо.
Внизу проплывали однообразные виды Средне-Русской возвышенности. Огромный изумрудный лесной пирог, выложенный на блюдо Земли от горизонта до горизонта нарезали на щедрые ломти всё ещё ровные ленты брошенных дорог.
Серое тяжёлое небо, вот-вот готовое разродиться мерзкой моросью, прижимало к вершинам деревьев, приходилось внимательно следить, чтобы не угробиться об очередную осину. Сказочное удовольствие от полёта, что обещала реклама, осталось в ней же: белозубый красавец вязал воздушные петли в лазурном небе над Красной площадью, резвился среди марципановых куполов Покровского собора, нырял под лёгкими арками мостов, как забытый хулиган Чкалов.
Там, подо мной, мосты давно обрушились. Там почти всё давно обрушилось.
Вообще-то, Виссарион Григорьевич с детства панически боялся высоты. Но, во-первых, считалось, что страхи необходимо преодолевать, а во-вторых, на бронеавто в сто раз опаснее. Вон они, внизу, на заваленной ржавыми обломками поляне у затянутого ядовитой ряской пруда: корчат рожи, подпрыгивают, швыряют вверх копья.
«Животные», – брезгливо поджал губы Виссарион Григорьевич. «За что они нас так ненавидят? Это зависть, конечно. Наши дорожки давненько разошлись. Что общего может быть у человека, читающего в сортире Сартра, и не имеющего
