одиноким путником в зимней степи, замерзала виноватая улыбка. Затылок коснулся земли; мигом позже Биннори вновь был на ногах. Бой возобновился. По кругу. Бой, смерть, воскресение, и еще бой, и еще смерть – без конца.
Второй якорь.
Куда сильнее прежнего.
Сражающиеся остались позади. За лесом блеснула серебряная нитка ручья. Здесь! У Келены невольно затрепетали ноздри. Она резко пошла на снижение. Благословенная тень посреди летнего зноя. Вода в ручье сладка на вкус, ее можно пить вечно, радуясь неиссякаемой жажде. Пригорок над ручьем – душистое разнотравье, в чьей глубине тлеют угольки цветов. Время от времени то один, то другой цветок взмывал в воздух, оборачиваясь чудо-мотыльком.
Рой цветов-бабочек вился вокруг головы поэта, сидевшего на пригорке. Босой, в льняной рубахе до колен, заросший мягкой русой бородой, Биннори улыбался. Эта улыбка разительно отличалась от той, что извинялась на холме за очередную смерть. Так погибший отличается от спасенного. Рядом с Биннори стояла арфа. Он не касался струн – арфа пела сама; он не размыкал губ – слова рождались из ветра, шепота листвы, журчания ручья. Эхом смеялась плакучая ива, полоща ветви в воде. И, вторя музыке, и песне, и смеху, вокруг Томаса Биннори, легко и грациозно, не касаясь земли, кружились в танце четыре феи.
Одна – бирюза и лазурь, плоть от плоти ветра, с диадемой из серебра. Другая – пламя осени, багрянец и янтарь, вся – натянутая струна: тронь, и зазвенит. Третья – зелень листвы, ласковый свет, лукавые искорки в глазах. Бархатная шапочка цвета малахита венчала ее голову. Четвертая – жемчуг и опал, нежность и сочувствие, и корона из белого золота, и шут-карлик у ног.
Здесь. Ошибка исключалась. Райский уголок, блаженная идиллия – именно отсюда больной не желает возвращаться. И угасает, счастлив и беспечален. Кто же из четверых? Паразит всегда умело маскируется. Его нелегко распознать. И он силен: Келена уже с минуту сопротивлялась давлению – оно росло, мягко, но настойчиво выталкивая гарпию из психонома.
Давление исходило от танцующих фей.
Кто из них?
Паразит могуч, но, к счастью, неразумен. Атаковать первым он не станет. Если не спровоцировать агрессию, он нарастит давление до невыносимого, заняв весь объем, и выдавит чужака вон. Дед был прав: очень запущенный случай. У гарпии один-единственный козырь: паразит привязан к якорю, как младенец в утробе пуповиной связан с матерью. Он никуда отсюда не уйдет.
Кто?!
…почувствовав, что задыхается, гарпия повернула обратно.
– Я буду драться за душу Биннори, – сказала Келена, вернувшись.
Абель заплакал, не скрывая слез. Он был готов ей лапы целовать, сумасшедшей птице, только за одни эти слова. Остальные молчали, переглядываясь. У кресла зашевелился и громко выругался, приходя в чувство, прыткий лейб-гвардеец.
Больной так и не проснулся.
Liber II
Свиреп,
