и были только мучения и смерть. Смерти он не боялся, мучения можно перенести: кончается все, даже боль. Но когда его выводили из трюма в порту, и он увидел блекнущее небо и алые полосы заката – сердце его сдавила дикая боль сожаления о прежней, вольной жизни. Чтобы не показать слабость, он низко опустил голову и сжал зубы. Ахмед Азади простился со свободой – все остальное в его глазах не имело значения.
Андрей знал, что он, как военный преступник, наравне с лидерами ХАМАСа заочно приговорен в Израиле к смертной казни. Ему оставалось только ждать.
Никитин еще в Израиле пытался через Российское посольство навести справки о судьбе Андрея, но узнал только то, что он арестован Моссадом, а эта организация не любит делиться своими тайнами.
На Олега Коренева страшно было смотреть. Он нашел брата и снова потерял – это было больнее, чем все, что случилось раньше. И Никитин, вернувшись в Москву, с тупым упрямством стал искать хоть какую-то возможность узнать, найти, а может, и затребовать в Россию Андрея Коренева, как преступника. Ведь в России смертная казнь практически не применяется, 22-23 года – вот сроки, к которым приговаривал криминальных авторитетов российский суд. Кореневу дали бы не больше. Он был бы жив – а это главное.
И Никитин начал добиваться экстрадиции. В Ген.прокуратуре ему ответили, что прояснят вопрос, потом ответили, что попытаются, а потом – что не видят основания для таких хлопот.
– Андрей Коренев, он же Виктор Дягин, он же Энди Рутсон, он же Ахмед Азади, заочно приговорен к смертной казни. Не будем мешать израильским товарищам, – говорило важное лицо терпеливо. – Мы ознакомились с его делом – пусть хоть один из этой мрази получит по заслугам. Судите сами, в прошлом году рассматривали дело: на преступнике 13 трупов, и среди них – сотрудники правоохранительных органов – а с ним миндальничали, интервью брали, как у героя-космонавта, в тюрьму приносили розы. Тьфу. Вам, как сотруднику, скажу: того, кто подписал протокол номер 6, я бы лично посадил вместе с этими убийцами и насильниками, как их пособника.
Никитин сидел и смотрел в стол. Он не знал лично своего собеседника, но слышал о нем много хорошего. Именно этому человеку россияне были обязаны тем, что волна организованной преступности в стране постепенно стала отступать. Прекратилась стрельба на улицах Москвы и существенно сократились случаи бандитизма и вымогательства по всей стране.
Раньше он бы согласился с каждым словом старшего товарища, но сейчас он смотрел на крышку стола, видел перед собой глаза Олега: затравленные, напуганные, и не мог поднять взгляд. А старший товарищ продолжал говорить: веско, уверенный в раз и навсегда уясненной для себя истине, не давая право на ошибки ни себе, ни другим. А за ним, невидимый, стоял другой: запутавшийся одинокий смертник, которому еще предстояло пройти все муки пыток в Израильской тюрьме.
Никитин резко поднялся, тем самым обрывая речь хозяина кабинета.
– Да, – сказал он отрывисто, не поднимая глаз. Извините, мне надо идти. До свидания.
– До свидания, – удивленно протянул собеседник. – Скажите, у вас что-то личное к Кореневу? Да? Тогда израильское правосудие должно удовлетворить вас.
Никитин отвернулся и вышел, не отвечая на вопрос. Он и сам не мог объяснить себе, что с ним происходит. «Выручай, братан», – стоял у него в ушах голос Андрея, и сердце его сжималось при этом.
Никитин пытался вспомнить свой страх, когда ему по телефону сообщили о похищении дочери, окровавленный маленький пальчик в коробке из-под дешевых конфет. Но тут же вспоминал, как Андрей машет ему, чтобы он отошел от горящего катера, начиненного взрывчаткой, а сам бросается к рубке управления.
Никитин убеждал себя, что делает все ради Олега, заставлял себя вспоминать Андрея, окруженного боевиками, обросшего, с шальным взглядом убийцы. Вспоминал, как Андрей тащил его к дверце вертолета и выталкивал наружу, в голубую бездну, и тут же видел, как Андрей прижимает его к стене, закрывая собой от осколков взорвавшейся гранаты. Никитин – взрослый мужик с твердыми убеждениями и двадцатилетним стажем работы в правоохранительных органах запутался в борьбе с собой.
Экстрадиция Коренева стала его навязчивой идеей. И он пошел в военную прокуратуру.
Внимательный товарищ в военной форме с прокурорскими нашивками терпеливо выслушав его, сделал несколько пометок в ежедневнике и пообещал рассмотреть и прояснить.
И сотрудники двух прокуратур, различных, как небо и земля, обменялись телефонами, попрощались и расстались, каждый считая именно свою работу самой важной в стране.
Военную прокуратуру не интересовало криминальное прошлое Коренева. Но он был солдатом-дезертиром, подписавшим контракт на службу в зону военных действий. Слишком много случаев дезертирства, а также, уклонения от призыва на службу, происходило в стране на тот момент. Требовался показательный суд, чтобы научить и запугать других, еще не ступивших на скользкий
