с верёвкой так, что местный палач славно повеселится, прежде чем ноги этого подлеца перестанут отбивать в воздухе фортеля. – Словно в подтверждении своих слов незнакомец намотал на руку несколько колец, затягивая петлю на шее пленника.
– Пошли, собака, рано тебе ещё умирать.
На мужественном, словно вытесанном из камня лице крепыша читалась холодная решимость довести дело до решающего конца. Он был готов тянуть несчастного даргамца хоть до ступеней эшафота, даже если у последнего внезапно откажут ноги. Уриилу стало не по себе при одном виде, этого грязного, измученного человека и когда они поравнялись, их взгляды встретились.
– Исповедуй ме-ня-а. – прошептал узник, падая на колени.
– Умоляю.
Где-то на другом берегу реки медленно поднималось солнце. Грязно- бардовый солнечный диск окроплял их разгоряченные лица сюрреалистическими цветами. Каким разным казался этот рассвет трём людям, встретившимся в это раннее утро, на северном берегу Тайи. Обладатель кольчужной рубахи скривился, намериваясь сказать что-то из разряда фраз, не произносимых рыцарями при дамах, но Уриил заговорил первым.
– Сударь, я не знаю вашего имени, но раз уж этому человеку суждено умереть, кто мы такие, чтобы отказывать ему в святом праве на исповедь. Неужели в вашем сердце нет места состраданию?
Улыбка, с которой, незнакомец повернулся к монаху, вышла кривой и зловещей. Да и было ли это улыбкой? Однажды Уриилу довелось повстречать человека, с изрубленным лицом, и кривые разрезы около его рта, были куда больше похожими на улыбку. Шрамы остаются не только от ударов, но и от слов, – поэтому монах благоразумно смолчал.
– Моё имя Ронэ Барбаду, но в этих краях меня называют Виконтом. Я сын фермера, возглавившего крестьянское восстание, в Унылом Яру, восемь лет назад. Милостью богов, наш добрый король заменил смертную казнь пятнадцатью годами рудников, однако указал, что не один дархам из королевской казны не пойдёт на пропитание негодяя. Позже, он смилостивился настолько, что согласился принять меня на службу, сроком на пятнадцать лет, с тем, что большая часть моего жалованье пойдет на ту гнусную пайку, что в турских рудниках называют человеческой пищей. После ареста отца, его бывшие приятели в насмешку стали называть его графом. Для них, склонивших голову, был непонятен, диковинный крестьянин, пошедший против Короны. Им привыкшим жить в рабстве, одна мысль о свободе, вызывала тошноту и несварение желудка.
Я нечего не знаю о сострадание, ибо оно мне не ведомо….
Замолчав, Ронэ Барбаду отвязал от пояса бурдюк для воды и потряс его перед лицом. Нахмурившись, он отвинтил пробку и сделал несколько мощных глотков. Пленник, бессвязно бормоча, оставался стоять на коленях, опустив голову, словно его интересовало, исключительно происходящее на земле. Бросив задумчивый взгляд в сторону реки, Виконт вздохнул.
– Ладно,
