style="font-size:15px;"> – Вы тоже не очень похожи на пролетария.
Во время обеда я поискал Аннушку в столовой, но не нашел. Это не помешало мне проглотить до последней капли постные щи, в которые я накрошил черного хлеба. С тем же аппетитом я выпил стакан чуть теплого чая, похожего скорее на мутную воду.
Снег, огромными хлопьями сыпавший в Москве на рассвете, под вечер перестал, а с наступлением ночи пошел вновь, но уже понемножку. Сегодня у меня одно дежурство за другим. Я в университетском дворе, стою в грузовике на ящиках с вяленой рыбой. Грузовик прибыл поздно, мы не успели сегодня его разгрузить. Ноги в солдатских ботинках у меня заледенели. Нужно спуститься и потопать на снегу. Так я и сделал. Слез. Потопал. Согрелся. Со двора мне видна башня Страстного монастыря. Мимо проехали сани. Забавная, вроде кавука,[14] шапка ямщика вся в снегу. В санях, верно, нэпманы. Видно по их шубам, по их шапкам. Наверное, петь, стоя на посту, нельзя. Между тем как мне очень хочется проорать во всю глотку Марш Буденного: «Даешь, Варшава! Даешь, Берлин!» Дай руку, Варшава! Дай руку, Берлин! Может быть, потому, что я крепко сжимаю в руках винтовку, а может быть, потому, что увидел нэпманов. Я посмотрел на Страстной бульвар. Он удаляется, тая
в снежной тьме. Мне послышался какой-то шорох. В голову пришло самое невозможное: может быть, это Аннушка? Я повернулся. Рядом со мной, в свете уличного фонаря, стоит беспризорник – так русские называют бездомных сирот. С головы до ног в лохмотьях. Открыт только кусочек его грязного лица, на котором во всю ширь сияют большущие глаза. Крошечный носик покраснел. На вид лет двенадцать.
– Здравствуй, дяденька.
– Здравствуй.
– Рыбой пахнет, дяденька.
– Наверное.
– А что, в грузовике – рыба?
– Рыба.
– Ты давно на посту, дяденька?
– Давно.
– Рыбой пахнет.
– Наверное.
– Может, дашь мне одну рыбку, дяденька?
– Нельзя.
– Есть хочу.
– Сегодня ничего не сумел стащить?
– Всего-то одну сумочку. Пустой оказалась.
– Вас ведь всех где-то собирают. Раздают еду и одежду. Почему не идешь туда?
– Люблю свободу, дяденька.
– Откуда ты родом?
– С Поволжья.
– Как ты здесь оказался?
– Пешком пришел. На поезде приехал. В общем вагоне.
– То есть в ящике под вагоном.
– Может, и так… Мир же не перевернется, если ты дашь мне одну рыбешку, одну маленькую рыбешку?
– Не могу.
– Рыбы что, пересчитаны? Одной больше, одной меньше, кто заметит?
– Я.
– Ей-богу, есть хочется.
– Может, тебе дать денег?
– Дай.
Я дал ему денег. Он засунул их куда-то к себе в лохмотья.
– А еще дай рыбки.
– Я
Кавук – старинный мужской головной убор, вокруг которого наматывался кусок ткани.
