не даёт дышать. Башка трещит. Шум в ушах не стихает, он бесконечен, как неисправный неон…
Как же хорошо было в детстве! Ходили на ёлку во Дворец пионеров, в Зеркальный зал. Гуляли в парке Муштаид. А подъём на Пантеон всегда был связан с появлением гостей, которым надо обязательно посмотреть могилу Грибоедова. После Пантеона обычно следовало посещение ресторана на фуникулёре, поэтому маленький Кока, в предчувствии шашлыков, мирился со скучными могилами и украдкой, пока взрослые вели умные разговоры, изучал дородных русских туристок – их всегда было в обилии возле склепа Грибоедова.
А на Пасху и Рождество все ездили на службу во Мцхету. Выезжали на двух машинах. Общую координацию осуществлял дядя Ларик с пистолетом в кобуре под мышкой.
– Не могу никак понять, чем Бог так рассердил большевиков, что его надо было запрещать? – удивлялась по дороге Мея-бэбо. – Объявили бы декретом, что старая церковь ошибалась, что Бог един в двух лицах – Ленин – Сталин. И пророки готовы – Маркс, Энгельс, оба брадаты, чем не библейские рожи?.. Коммунисты – секта, ересь, вроде скопцов или плясунов. Они невежественны, дики и грубы, как и всякие сектанты.
А дядя Ларик добавлял:
– И упрямы, как кахетинские ослы! – Хотя сам полвека провёл в партии ослов.
Поглядывая на бабушкины руки в перчатках, с веером, дядя Ларик с почтением спрашивал, как можно умудриться всю жизнь проходить в перчатках, шляпках, вуали, с веером – и не угодить в лапы ГПУ-НКВД, на что бабушка, усмехаясь, отвечала:
– Я просто жила, не обращая на них внимания. Я их не замечала, как летом мух. И мне совсем не интересно, где мои мужья зарабатывали на кусок хлеба. Один был из органов, второй – из торговли, третий – из науки. Ну и что? Как раньше неандерталец приносил на плечах тушу горного барана, так и теперь муж должен приносить мясо в дом, благо мужчины недалеко ушли от неандертальцев в своём умственном развитии.
В храме Светицховели их встречал низенький однорукий гид с красным, вечно насморочным носом. Он бойко рассказывал о войнах, битвах и богах как о делах обычных и даже рутинных, в коих чуть ли не сам участвовал. Когда доходил до истории слепка руки мастера на портале храма, Кока всегда с опаской поглядывал на пустой рукав гида, подозревая тут какую-то связь. Как-то спросил об этом. Дядя Ларик охотно согласился:
– Этот гид наверняка той пропавшей рукой делал что-то плохое – воровал или письку трогал, и за это Бог наказал его.
– Жертва? – понимал маленький Кока со страхом, будучи и сам не без греха по части воровства мелочи из родительских кошельков и троганья письки.
– Жертва, – соглашался дядя Ларик. И сурово прибавлял: – Если ты будешь что-нибудь плохое делать, то и у тебя рука отсохнет!
Кока замирал от ужаса, а бабушка запрещала дяде Ларику пугать ребёнка, пусть лучше отведёт их к садоводу Михаилу Мамулашвили.
– Надеюсь, цветы ещё не подпали под какой-нибудь большевистский идиотский декрет и запрет?
И
