скруйтитъ и свяйзатъ мне ее удылось,Тут она верещала,
Фырчала, хрычала,
Но меня это не войлновало.
Тут ойна нытянула пынцовый мантель,
Пытащилась и залегла в пыстель,
И дрыхла, пойкуда
Прибрали пойвсюду
И в бышке не рызвеялся хмель[8].
Покуда Сидни слушал, как маленький крепыш распевает эти пленительные стихи, за спиною у него раздались звуки барабана и дудки. Обернувшись, он увидел, что по улице идет невероятное шествие. Первым выступал очень рослый и плечистый человек, чье исхудалое тело облекал наряд из выцветшего алого бархата, отделанный потускнелым галуном; на боку у него была шпага, а на шляпе – грязное белое перо. Следом ехал черный фургон, который влекли две тощие клячи; по сторонам мрачной повозки, пританцовывая, вышагивали двое молодых людей. Один из них был бы красавцем, если бы не страшный и отчетливый след, оставленный голодом в каждой его черте. Бледное, худое лицо и цепкий взгляд второго явственно говорили об изворотливости, которая показалась Сидни слегка отталкивающей. Оба они были облачены в лохмотья некогда роскошных одеяний. Руки и ноги их, впрочем, оставались совершенно не прикрыты, а голову защищал от палящего солнца лишь драный красный платок. За ними шли два музыканта, один с барабаном, другой с дудкой, а замыкала процессию вереница из двадцати или тридцати голых, тощих, заморенных детей – некоторые из них были в крови и длинных свежих рубцах от недавних побоев. Поравнявшись со входом в отель, предводитель крикнул: «Стой!» Фургон тут же остановился; черные занавески раздвинулись, и из-за них выскочил жуткий живой скелет. В костлявых пальцах он держал жаровню с раскаленными углями, которую и поставил на мостовую.
Предводитель тем временем обратился к быстро растущей толпе:
– Господа, сейчас он покажет вам подвиг, которого никто еще не совершал и никто не сумеет повторить.
Затем предводитель сделал знак, и двое детей тут же улеглись на пылающую жаровню. Скелет без всякого видимого усилия поднял ее над головой и пустился в пляс под музыку, которую заиграли дудочник и барабанщик. Дети с мгновение лежали неподвижно, потом вскочили и принялись совершать немыслимые прыжки; они скакали, пока их ноги не сгорели полностью. Тогда Букль[9], ибо, как уже догадались мои читатели, именно он возглавлял эту странную труппу, велел скелету убрать жаровню и достать из фургона два длинных крюка. Тот немедля исполнил приказание.
Букль, взяв крюки, подозвал еще двоих детей, проткнул их насквозь и оторвал от земли примерно на локоть. Дети разразились жалобными воплями, стараясь, чтобы получалось нечто вроде мелодии, а юный Наполеон и Евгений принялись отплясывать под эту музыку па-де-де.
Сидни, которого первая сцена привела в такой ужас, что он не мог двинуться с места, теперь протиснулся через толпу.
– Негодяй! – обратился он к Буклю. – Как смеешь
Стихотворение написано на «языке старых молодчиков», придуманном Брэнуэллом для его двенадцати игрушечных солдатиков и отчасти имитирующем йоркширский диалект.
В сочинениях юных Бронте Букль – зловещий француз, который похищает, мучает и убивает детей.
