было резать ножом. Люди со скорбной сдержанностью вслушивались, до последнего надеясь, что их друзья и близкие не попадут в этот страшный список приговоренных к смерти заключенных. Только сейчас Лилианна сообразила, что дон Диего попал во второй список.
«Он будет жить, жить! – пронеслось в голове у девушки, но вслед за этим пришла другая мысль. – Да его не казнят, но разве можно жалкое существование в тюрьме тяжелобольного человека назвать жизнью?»
Прошло какое-то время пока толпа так же как Лилианна переваривала сказанное. Но вот она снова зашумела, закричали женщины, заплакали потерявшие отцов дети, послышались мольбы и проклятия доведенных до отчаяния людей. Кто-то из женщин тихо плакал, прижимая к себе ребятишек, кто-то громко рыдал. Пожилая старуха в поношенной черной одежде стоящая невдалеке от девушки, с душераздирающим криком упала на колени. Она сбросила в пыль черный видавший виды платок и, схватившись обеими руками за волосы, стала выдирать тонкие седые пряди. Ни кто из стоящих рядом людей не попытался ее остановить, только меленькая девочка лет десяти присела рядом с бабушкой. Лилианна ринулась вперед, что бы ни видеть этой сцены, не слышать почти звериного воя старой женщины. Налетев на широкую спину какого-то крупного мужчины, девушка застыла. Оглушенная этим открытым проявлением горя она боязливо оглядывалась вокруг. Представить такие сцены в Англии было невозможно. Лилианну с детства учили сдержанности. Ей говорили, что никогда нельзя прилюдно показывать свои чувства. Это нехорошо, это неприлично. В Испании все было по-другому. Люди не стесняясь, показывали окружающим как они возмущены приговором, как скорбят о близких. Почему-то в душе Лилианны шевельнулось чувство вины перед доном Диего за свою сдержанность, за то почти холодное спокойствие, с которым она приняла приговор. Девушке отчаянно захотелось убежать, укрыться, побыть одной. Но толпа не спешила расходиться. Люди напряженно чего-то ждали.
«Ну, конечно! После заседания суда из здания Правительства должны будут вывести заключенных», – сообразила Лилианна.
Вот чего ждут сотни людей, вот из-за чего с самого утра на площади томятся женщины и дети. Не прошло и десяти минут, как вдалеке послышался шум, цоканье лошадей, бряцанье оружия. Справа на площадь въехала длинная кавалькада крытых повозок, со всех сторон окруженная конвоем французских солдат. Заскрипели высокие стальные двери, по лестнице потянулась длинная процессия закованных в цепи заключенных. Толпа ринулась вперед, стараясь поближе подойти к крыльцу. Лилианна, со всех сторон прижатая телами, даже и помыслить не могла о каком-то сопротивление. Но французские солдаты, соорудив живую стену стали окриками и штыками отгонять людей от крыльца. Послышались выстрелы, крики. Толпа, подобно огромной волне отхлынула назад. Лилианна испугавшись, что ее просто затопчут, спряталась за широкой спиной, стоявшего перед ней мужчины. Он был невысок, но крепок с короткой
