памятник – огромный волк, высеченный из черного камня, изготовился к нападению.
Я видела волка.
Мы ездили в Рамонь. Бродили по лесу, среди мачтовых сосен с белыми стволами, собирали землянику горстями: когда опускаешь руку в земляничные кусты и, словно расчесываешь спутанные побеги, а на ладони, слипшись бочками, красуются оранжево-алые ягоды, сладко-терпкие, с запахом солнца и земли. Купались в речушке: чистой и глубокой; а когда возвращались на станцию, пытались считать роднички, ручьи, источники, казалось, бьющие отовсюду; веселые и прозрачные. они стремились к реке, становились шире, растекались, пропитывали почву… Земля уже не была надежной опорой, она сочилась коричневой жижей, опасно зыбилась под ногами; здесь лес как будто кончился – лишь изумрудная осока, словно специально посеянная кем-то застыла под послеполуденными лучами летнего солнца.
– Болото, – сказал Сергей, – обойдем вокруг. Мы снова углубились в лес. Здесь он и стоял, словно вырезанный из цельного угольного куска – застывший в прыжке черный волк.
– А это для чего, – спросила я увидев в траве, будто кто-то дерн содрал, круглые проплешины.
– Ведьмины круги, – ответил Сергей. – Говорят, это местные колдуны для своих нужд приготовили. Если не хочешь, чтобы память отшибло, или еще чего похуже не произошло, обойди такой круг десятой стороной.
Сергей из потомков того легендарного купца.
Дочка-то графская, говорят, пропала; то ли за границу ее родня вывезла, то ли погибла в вихре революции. А купца, понятное дело, репрессировали. Осталась маленькая Дора, ее приняли полунищие, бездетные старики. Чудом выжила. Старуха называла ее внучкой, а старик, вроде, совсем тронутый был. А потом старуха померла, а Дора так и осталась в избенке, и все привыкли считать ее стариковой внучкой…
Но мужа себе выбрала под стать: из города Николаева бежал, спасаясь от расстрела, еще один осколок купеческого рода. Его-то и нашла полуживого в бурьяне у железнодорожной насыпи нелюдимая Дора, прятала в избушке, где жила с выжившим из ума дедом.
Избушка стояла на отшибе, дед бессменно сидел у оконца. Труженица Дора чуть не первой записалась в колхоз. Работала исправно, только уж больно молчалива была: ни подружек у нее, ни ухажеров… одним словом, была несознательная, как сама она оправдывалась, «по малограмотности». После работы норовила быстрее в свою избенку убежать, к больному деду. В селе как-то забылось, что дед ей не родной, что сама она сирота и родители ее принадлежали к враждебному классу.
А потом как-то само собой получилось, что у Доры объявился жених, что приехал он с Поволжья, спасаясь от голода, что он тоже, вроде как, сирота… И бумаги нужные нашлись, очень кстати. Да еще парень образованный оказался, а в селе учителя не было, так что все сошлось как нельзя лучше.
И никто ничегошеньки не знал, и даже не догадывались люди, что выживший из ума дед сидел у окна бессменно, чтобы, завидев какое приехавшее начальство из района –
