не зовут, я сама прихожу.
– Какая-то вы грустная, вроде и симпатичная.
Молчу.
– Нет, вы скажите, что случилось?
– Пациенты разговорами достают.
– Я же от души, думаю, красивая. – Во время разговора пьянчуга смотрит на меня, а разговаривает с ним Айна, голос и внешность в его фантастическом сознании странно перемешались, а тут вдруг разделяются, и он с ужасом переводит взгляд с одного фельдшера на другого.
– О своей поджелудочной лучше думай, – ставит точку в разговоре Айна и хлопает дверью.
Мы наращиваем стены язвительности и цинизма, отгораживаясь от боли, тупости и насилия. Быть злой легко и нестрашно. Я боюсь, что однажды мир станет добрым и пушистым, а я уже не смогу стать добрее.
– А в какую больницу поедем?
– Тебе не все равно?
– Я в четвертую не поеду, у меня там жена умерла.
Обычно фельдшера скорой попадают в вену при любом освещении и тупости иглы, ночью, с закрытыми глазами и со ста метров из арбалета. Я неправильный фельдшер. Я не попадаю ни с первого, ни со второго раза. Вены под иглой ломаются и кровят, раствор льется мимо, надувая под кожей пузыри. Над этой старушкой мы бьемся в четыре руки, залили кровью диван, убили три катетера, доступ есть. Айна рассердилась, зыркает на меня из-под широких бровей, но молчит, при пациенте ругать не положено. Ангинозные боли, как по учебнику, снимаются на игле. Сейчас мы повезем ее в кардиоцентр, и по дороге стенокардия купируется, после чего нас развернут в терапию закрываться гипертоническим кризом. В другой конец города, опять покатушки. Дождь по-прежнему поливает стекла машины. Я скучаю по солнцу.
«Вызывает сама. Причина: парализовало».
– Давно пьешь?
– Четыре дня. Мне нельзя…
– А чего тогда?
– Сорвалась.
Судорога. Больше ничего. Мальчишка с виду, по телосложению – года четыре, движения шестилетнего, речь бедная, невнятная, а выражения взрослые, глаза уставшего старика. Задержка развития. ДЦП.
– Маме больно? Мама заболела?
– Мальчик, принеси стакан воды. Хотя нет, куда тебе. Сиди тут!
– В больницу поедете? Ребенка есть с кем оставить?
– Да, соседка. Или муж.
– Плохо за тобой муж следит.
– Он только бьет, какое там. Родила вот чудовище!
– Мам, я буду скучать!
Женщина вздрагивает.
– Молчи! Что за рвань на тебе опять, почему не говоришь матери, что оборвался? Ты вообще что сегодня ел? – И захромала на кухню, подволакивая сведенную ногу.
Солнце, выглянув на полчаса, снова занавесилось дождем.
– Внимательнее! Быстрее! Точнее! – Айна все еще злится. – На вот, во дворе надергала, – протягивает три полузрелые сливы.
Мы не имеем права на ошибку, и это не мешает нам регулярно ошибаться.
В квартире запах запущенности и небрежности, запахи нищеты и боли. Включаю свет, по углам разбегаются тараканы.
